Монополь Дирака и его значение в физике

Революция в физике принесла миру каскад «безумных» идей, с трудом воспринимаемых сознанием человека. Одни идеи умирали под напором реальных фактов. Другие — медленно, но верно завоевывали свое место в системе наших знаний о мире. Третьи — долгие годы оставались «на перепутье», представляя собой загадку для исследователей, не находя подтверждения на практике, но и не давая отвергнуть себя по причине несостоятельности. Одна из таких проблем — существуют ли в природе частицы с магнитными зарядами?— остается до сих пор нерешенной.

Еще в 1931 году известный английский физик Поль Дирак предположил, что, подобно электрону — носителю электрического заряда, должна существовать частица — носитель магнитного заряда, одиночный магнитный полюс. Встреченный буквально «в штыки», монополь расколол физиков на два лагеря: сторонников и противников. Равнодушных не осталось. И не утихают с тех пор споры о нем, не кончаются поиски его в природе.

Разные судьбы у элементарных частиц. Об одних вообще поначалу не подозревают, открывают их неожиданно. Заботы, связанные с ними, появляются уже после их рождения: как назвать, к какому семейству отнести, как навести порядок в теории после сумятицы, внесенной «новорожденным». Есть и частицы с иной судьбой. Рождаются они прежде на бумаге под вдохновенным пером теоретика и хлопот физикам задают уйму: надо отстоять их в огне дискуссионных баталий, надо определить, где и как искать их, и, наконец, найти. Последняя задача, кстати, оказывается весьма трудной.

Частиц с такой судьбой известно в физике немало, но более загадочной и неуловимой, чем монополь, еще не было. Предсказанный тем же Дираком позитрон был открыт два года спустя. Омега-гиперон нашли «всего» через год, после того, как Гелл-Манн предположил его существование. Забавная история вышла с u-мезоном, выдвинутым японским физиком Юкавой на роль переносчика ядерных сил: искали его целый год и нашли… u-мезон (!), как выяснилось позже, совсем не то. Правда, спустя двенадцать лет u-мезон все-таки был найден. Дольше всех пряталось нейтрино — «маленькая нейтральная» частица, призванная Вольфгангом Паули спасти закон сохранения энергии. Двадцать шесть лет охотились за ней физики!

Двенадцатый год ищут таинственные кварки. Однако монополь побил все рекорды!

Как он родился

Удалось ли наконец открыть его или ошиблись (уже не в первый раз) физики — об этом мы поговорим чуть позже. А сейчас хочется прежде понять, как и зачем появился он. Что побудило Дирака предложить ученому миру вслед за позитроном еще и монополь; выдвинуть не менее «безумную» идею, не дав улечься волнению после первой. Вдохновение ли, обретенное на гребне успеха с позитроном? Но позитрон тогда еще не был открыт.

Может быть, стойкая вера в симметрию мира? Симметрию между отрицательным и положительным электричеством, восстановить которую помогают античастицы. Симметрию между электричеством и магнетизмом, которой так недостает в уравнениях Максвелла. Есть же частицы с одиночным электрическим зарядом, а если мир симметричен, то должны существовать и частицы с магнитным зарядом — одиночные магнитные полюса, монополи.

Или проблема квантованности электрического заряда тому причиной? В самом деле, не может ведь не интриговать вопрос: почему все электрические заряды кратны наименьшему из них — заряду электрона? Почему бывают заряды в одну, две, пять единиц заряда электрона, но нет в природе заряда в две с половиной или, скажем, в ноль целых и восемь десятых единицы? Более или менее логичное объяснение этому загадочному факту дает пока только теория магнитных полюсов. Существовать в микромире — значит взаимодействовать! Это закон природы. Заряженные частицы, если они хотят существовать, просто обязаны взаимодействовать друг с другом. И в том числе с монополем! А общаться между собой (и, значит, существовать) он позволяет лишь тем частицам, которые несут на себе целое число электронных зарядов. Иметь можно только квантованный заряд. Или быть незаряженной. Третьего просто не дано.

И действительно, пока все говорит о том, что в мире существуют частицы только с целыми зарядами. Стоит лишь открыть дробные заряды, как монополю уже не останется места ни в природе, ни в мечтах физиков. Так же, как и открытие монополя в свою очередь не оставит ни малейшей надежды на существование кварков — гипотетических частиц с зарядами равными 1/3 или 2/3 заряда электрона. Таков антагонизм между этими еще не открытыми, неуловимыми «призраками» микромира.

Но вернемся к Дираку, в тысяча девятьсот тридцать первый год. Рыцарь математики, блестящий виртуоз абстрактного метода, в двадцатитрехлетнем возрасте создавший «свою» квантовую механику. (Историки науки считают, что их было три — волновая механика Шредингера, матричная механика Борна и механика Дирака. Три кита, как это ни банально. Три разных, но эквивалентных варианта легли в основу квантовой теории.)

Вот как сам Дирак объясняет свой подход к проблемам квантовой механики. Решение фундаментальных задач теоретической физики, утверждает он, требует сейчас коренного пересмотра наших основных представлений. Изменения могут оказаться столь огромными, что человеческое сознание будет уже не в силах выработать новые идеи, опираясь на данные опыта, выводя на их основе новые математические соотношения. Например, так, как это делал Ньютон. Поэтому теоретикам все чаще придется пользоваться иным, в некотором смысле обратным способом.

Так Дирак и поступает. Используя язык новейшей математики, он получает сначала некие абстрактные выражения. Но работу физика-теоретика лишь тогда считает удавшейся, когда для этих выражений отыскивается реальный физический смысл, экспериментальное подтверждение. Таким способом он вычислил в 1930 году позитрон, а заодно предположил существование антипротона.

Именно так развивает Дирак и теорию магнитных полюсов. Даже не будучи специалистом в теоретической физике, трудно не оценить изящества его стиля, элегантной и в то же время неотразимой логики его рассуждений и выводов. Итак: «Рассмотрим частицу, движение которой представляется волновой функцией V, зависящей от X, У, Z, и t…» — слова, ставшие для теоретиков почти банальными: от этой печки танцуют чуть ли не всякий раз, выводя то или иное уравнение в квантовой механике. И вот, начиная почти с «нуля», как бы из «ничего» выстраивает Дирак последовательно, кирпичик за кирпичиком, стройную незыблемую конструкцию из абстрактных символов, терминов и соотношений. (Справедливости ради надо отметить, что это самое «ничего» не так уж и мало: использованы основные законы квантовой механики.) Наконец, последний аккорд: «Наша теория допускает, таким образом, существование изолированных магнитных полюсов…»

Так родилась эта проблема, как мы часто любим говорить, «на кончике пера». Родилась, чтобы в течение столь долгого времени будоражить воображение физиков. И при всем при том особой нужды в монополе не было! Никаких неудобств от его отсутствия теоретики не испытывали. Даже более того, введение его в теорию наталкивается на ряд трудностей, не говоря уж о том, что пришлось бы перетряхивать «старый багаж» — пересматривать электродинамику Максвелла, вводить ряд новых положений в теорию элементарных частиц, квантовую электронику… Ну, а к тому, что мир не обязательно должен быть симметричным, мы уже как-то попривыкли.

Но… «было бы удивительно, если бы Природа не использовала этой возможности».

Прихоть математики или реальность?

Казалось бы, так много физики знают о нем! Вычислили, пусть хотя бы приблизительно, его массу и заряд; определили, что вроде должен быть монополь стабильным; рассчитали эффекты его взаимодействий с веществом. Все говорит о том, что если рождаются где-то в окружающих нас процессах монополи и путешествуют в нашем мире, невозможно было бы их не заметить. Это не то, что нейтрино: заполнено ими все пространство, буквально битком забито, но с такой неохотой оставляют они свой след в детекторах. Монополь — в отличие от нейтрино — по идее должен быть гораздо общительнее. Ведь магнитный заряд его, согласно теории Дирака, в 68,5 раза превышает заряд электрона и протона, а соответствующие эффекты взаимодействия с веществом у него в тысячи, а может быть, и в десятки тысяч раз сильнее, заметнее. Попади такой «мастодонт» в установку экспериментатора, охотящегося за ним, ни с чем он его не спутает. Только никак не попадается монополь!

Так, может быть, редок он? Столь редок, что десятки лет нужно ждать одного случая? А магнитные поля вокруг нас, внутри нас все-таки порождены в основном электрическими токами?

Или предложить другое? Нет монополей в свободном состоянии, не путешествуют они в пространстве, а накрепко связаны в веществе. Еще Дирак отметил, что полюса противоположного знака должны притягиваться друг к другу с силой в 46921 раза большей, чем электрон к протону. Оттого и не разделить полюса, как ни дроби вещество; как ни раскалывай магнит — он все о двух полюсах. А известный американский физик Ю. Швингер, модифицировав теорию Дирака, получил для монополя величину магнитного заряда не 68,5, а 137. Так что не исключено, что сила притяжения может оказаться не в 46921, а почти в 20 000 раз больше силы, удерживающей электроны в атоме. Кто знает, остановятся ли на этом теоретики, последнее ли это их слово?

А экспериментаторы пока перебирают один возможный вариант за другим. Магнитные полюса надо искать в таких атомных процессах, которым доступна энергия примерно в 500 миллионов электрон-вольт, — предположил тот же Дирак. Монополи могут рождаться при соударениях быстрых протонов с ядрами вещества.

Частицы с такими энергиями (и даже намного большими!) в избытке имеются в космических лучах. И поэтому не случайно именно к космическим лучам обращены взоры многих исследователей. Еще в 1951 году физиком Малкусом была выполнена блестящая работа, сочетающая в себе тонкий теоретический анализ возможного поведения монополя в веществе и остроумный эксперимент для проверки выдвинутых предположений.

Малкус рассуждал так. При столкновении протона высокой энергии с веществом рождается пара монополей разных знаков. Полученную энергию они быстро теряют, отдавая ее веществу, и замедляются. Замедляются настолько, что захватываются магнитным полем Земли и теперь путешествуют, влекомые магнитными силами. И вот здесь для монополя возникает две возможности.

Если бы монополь захватывался веществом, то за миллиарды лет в земной коре накопилось бы довольно заметное их количество. Однако никакого ощутимого магнитного заряда в земной коре не обнаружено. Значит, либо монополь не вступает в связь с атомами и молекулами, либо в космических лучах монополей рождается ничтожно мало. Поток их, выпадающий на Землю, не может превышать в таком случае одной частицы на квадратный километр в секунду.

Малкус рассматривает и другую возможность. В космических лучах монополи образуются довольно часто, но не захватываются веществом, а свободно дрейфуют сквозь Землю. Положительные монополи — в одном направлении, отрицательные — в противоположном. Вот эту возможность он и проверяет экспериментально.

Медленные монополи у поверхности Земли невозможно зарегистрировать обычными установками для изучения космических лучей. Монополь движется так медленно, столь слаб, что сил не хватит ему пробиться сквозь стенки такого прибора. Ему надо сообщить энергию, ускорить его. Этой цели в приборе Малкуса служит соленоид — полая вертикальная труба с электрической обмоткой снаружи. Попав через тонкое слюдяное окно внутрь трубы, монополь должен захватиться сильным магнитным полем. Пройдя всю длину соленоида, он приобрел бы столь большую энергию, что мог пронзить стопку регистрирующих фотоэмульсий и оставить в ней свой характерный, ни на что не похожий след.

Ни одного монополя за две недели непрерывной работы прибора поймать не удалось! Неудача Малкуса не остановила исследователей. Одна гипотеза сменяла другую, одна группа исследователей уступала место следующей. Всякий раз горечь неудачи скрашивалась надеждой, что, может быть, более мощный ускоритель поможет выбить монополь из вещества.

Синхрофазотрон в Дубне, Бэватрон в Массачусетсе. Протонные синхротроны в Женеве и Брукхвевене… Наконец, в орбиту поиска вовлечены ускорители-гиганты в Серпухове и Батавии. Все тщетно! Монополь неуловим.

Злополучная неоднозначность

Потому-то, как гром с ясного неба, прозвучало заявление американских физиков о том, что им посчастливилось открыть монополь в космических лучах. Еще бы! Ведь открытие могло означать, что поставлена, наконец, последняя точка в драме многолетних поисков, надежд и разочарований и начата новая книга. Какой она будет, куда увлечет своих преданных читателей ее неистощимый на выдумку автор — Природа? Никто, пожалуй, не мог в тот момент, да и сейчас вряд ли может угадать, какая судьба уготована главному герою, как развернется действие. Однако новость вдохновляла. Ведь горизонты всякого фундаментального открытия, особенно долгожданного, всегда представляются безбрежными, а само открытие — решением проблем, если не всех, то большинства уж точно.

Впрочем, в скептиках, как водится, недостатка тоже не ощущалось. Забегая вперед, скажу, что на этот раз победителями с поля брани ушли, кажется, опять они. Но давайте прежде разберемся, что же все-таки произошло.

В небе над американским городом Сиу-Сити, что в штате Айова, несколько дней парил стратостат. Исследователи из Калифорнийского и Хьюстонского университетов проводили обычный эксперимент с космическими лучами. Интересовали ученых тяжелые ядра химических элементов из второй половины таблицы Менделеева.

«Урожай» учеными был собран завидный. Ведь каждая тяжелая частица,— для космофизика удача немалая, а здесь, в стопках фотопластинок, извлеченных из контейнера стратостата, целых 75 частиц оставили свои следы! Каково же было изумление (а поначалу недоумение) физиков, когда обнаружилось, что один след не похож ни на что виденное ранее. Трек обычной тяжелой частицы, как правило, подобен линии, проведенной на бумаге, если постепенно все сильней и сильней нажимать на карандаш. Так частица, влетев на большой скорости в вещество, поначалу ионизирует лишь немногие из молекул фотоэмульсии. Запаса скорости ей пока хватает, чтобы преодолевать сопротивление электромагнитных сил. Но все упорнее сопротивление, все больше энергии она вынуждена тратить, чтобы «поразить» своих недругов. Растет число поверженных, но и сама частица наконец, обессилев, замирает, как затихает попавшая в сеть огромная рыбина.

И чем сильнее тормозится в веществе частица, тем больше светочувствительных молекул ионизует она, тем толще к концу будет выглядеть ее след после проявления фотопластинок.

Необычный след был ровным по толщине. От начала до конца! К тому же частица пронзила все 33 слоя пластика, фотопленки и ядерной фотоэмульсии, двигаясь со скоростью не более половины скорости света. Этакий мощный «тихоход»! На такой скорости обычные тяжелые частицы с огромным трудом преодолевают каких-нибудь несколько сот микрон пути в детектирующих пленках.

Оценки ученых показали, что таинственный пришелец должен иметь, по крайней мере, 200-кратную протонную массу. Это могло бы быть ядро, скажем, свинца: его присутствие в космических лучах вполне уместно, особых возражений вызывать не может. Но на такой малой скорости оно ведет себя иначе. И след?! Ни на что не похожий и в то же время как будто смутно знакомый…

В памяти всплывает статья Дирака. Не та, первая, в которой пока только наброски теории монополя, а другая, более поздняя, 1948 года, в которой теория проработана в деталях. Вот она, эта фраза! «Они (магнитные полюса) должны проявить себя как сильно ионизующие частицы, и их можно отличить от обычных заряженных частиц по тому свойству, что порождаемая ими ионизация не увеличивается по направлению к концу их пробега, а остается приблизительно постоянной».

Именно эти два признака — характерный след и малая скорость частицы — настойчиво заявляли о себе, заставляли поверить в то, чему верилось с трудом. Неужели после десятков лет поисков и неудач все-таки удалось напасть на след монополя?!

Снова и снова проверяли ученые свою догадку. Измерения показали, что заряд частицы примерно в 137 раз больше заряда электрона. Это, правда, не те 68,5 единицы, что предсказывал Дирак, но хорошо совпадает с оценками Швингера.

Ну что ж, может быть, прав именно Швингер, чуть ли не всю свою жизнь посвятивший поискам монополя? Его теория магнитных полюсов вполне заслуживает доверия, пожалуй, не меньше, чем теория Дирака. К тому же в большинстве моментов эти теории хорошо согласуются друг с другом, опираются они на общую физическую основу.

Итак, скорость, заряд и характерные ионизующие свойства. Вот аргументы, с которыми американские физики во главе с профессором Прайсом приехали на международную конференцию по космическим лучам.

Но скептики явились на конференцию тоже не с голыми руками. Было выдвинуто, по меньшей мере, полдюжины серьезных возражений против того, что след в фотоэмульсии принадлежит монополю.

Обилию контрвариантов не стоит удивляться. Ведь микромир устроен так сложно и многообразно, что зачастую невозможно со стопроцентной уверенностью сказать, что произошло именно это событие, а не какое-то другое; что процесс развивался именно так, а не как-нибудь иначе.

Невольно вспоминается точно такая конференция — тоже международная и тоже по космическим лучам — только в другом городе — Будапеште. Тогда тоже была сенсация: австралийский физик, профессор Маккаскер сообщил об открытии кварков в тех же космических лучах. Ключевой находкой австралийских физиков, как и в случае с монополем, были следы, только не в фотоэмульсиях, а в камере Вильсона. Среди 60 000 треков заряженных частиц были найдены пять более тонких, бледных следов.

Утверждалось, что следы эти могли бы принадлежать частицам с зарядом в 2/3 заряда электрона. Именно таким зарядом наделил один из трех кварков их «создатель», автор кварковой гипотезы М. Гелл-Манн. Роковую роль в этой истории сыграло как раз то обстоятельство, что толкование наблюдаемого факта не было строго однозначным. Круг «подозреваемых» был чересчур широк: не только кварки могли оставить подобные следы.

В Мюнхене произошло примерно то же самое. На «процессе по делу о монополе» в качестве одного из «главных обвинителей» выступил известный английский физик профессор П. Фаулер. На счету у него десятки экспериментов по космическим лучам, а тяжелые ядра в космосе составляют предмет его особого внимания. Не одна сотня фотографий со следами таких частиц прошла через руки Фаулера, и, по его собственным словам, он мог бы найти среди сотен тысяч следов по крайней, мере пять-шесть подобных тому, что обнаружили американцы.

Как можно интерпретировать находку? Фаулер считает, что трек мог быть порожден ядром тяжелого элемента, испытавшим на своем пути несколько актов так называемой фрагментации, дробления. Этим и объясняется приблизительно одинаковая по всей длине толщина трека.

В самом деле, влетает такое ядро в детектор и начинает постепенно тормозиться в веществе. Ионизующая способность его неуклонно нарастает, но вдруг в некоторый момент от ядра отрывается альфа-частица, и заряд его сразу уменьшается на две единицы. Ионизующая сила ядра при этом сначала резко ослабевает, а затем по мере торможения вновь постепенно усиливается. Снова акт фрагментации — и картина повторяется. И так несколько раз. В результате толщина трека будет как бы пульсировать, колеблясь около некоторого среднего значения. Примерно такую картину и наблюдали американские физики.

Надо сказать, что на практике никогда не бывает, чтобы толщина трека в точности следовала какой-нибудь функции — оставалась идеально равномерной, возрастала строго пропорционально, квадратично или логарифмически. Всегда есть какие-то отклонения от строгой зависимости. В результате трек частицы выглядит размытым, на разных участках его измеряемая толщина различна. Возникает, что называется, разброс точек, который, в общем-то, мало волнует физиков. Они к этому привыкли, для них это, как говорит любимый герой наших малышей Карлсон, «дело житейское». Главное здесь — к какой зависимости тяготеют точки, какую линию лучше всего провести через них.

Американцам больше по душе прямая линия через эти точки, то есть постоянная на всем пути ионизация. Фаулер «нарисовал» ломаную линию, что-то вроде пилы с заваленными набок зубчиками: ионизация возрастает, затем срыв — произошла фрагментация, и снова плавный подъем… Казалось бы, мелочь, пустяк: как провести кривую? Но у каждой из кривых своя физическая основа, за каждой из них — разные процессы, разные явления. Это и есть та самая неоднозначность трактовки результатов эксперимента.

Конференция закончилась. Закончилась без вынесения «приговора» монополю. Никаких резолюций на конференции не выносили. Странного в этом нет ничего — истина в науке не устанавливается большинством голосов. Окончательный приговор вынесут время, эксперимент, факты. Только им принадлежит это право.

Проблема остается

Разъехались физики по своим институтам. Экспериментаторы вернулись к ускорителям, детекторам и прочим приборам. Теоретики — в тишь кабинетов, прерываемую время от времени острыми дискуссиями в институтских буфетах и курилках, на лестничных клетках и в холлах.

Монополь это был или нет? Есть он вообще или нет его? А если есть, то какой он все-таки?

Вопрос остается открытым. Только интерес к монополю, пожалуй, усилился. Отчасти потому, что сообщение о его возможном открытии, естественно, подогрело энтузиазм ученых. Возникает желание проверить результаты американских физиков, найти аргументы «за» и «против». Получить новый результат в теории, более явно указывающий на ту или иную возможность. Поставить новый опыт, более тонкий, более корректный; усовершенствовать технику наблюдений. Наконец, открыть, если не сам монополь, то что-нибудь такое, что сразу расставило бы все точки над «и» либо утвердило его существование, либо закрыло проблему окончательно. Ну, к примеру, кварки.

Коль скоро речь зашла о кварках, надо упомянуть об одном любопытном варианте. Не исключено, что и кварки, и монополи вполне смогут мирно ужиться друг с другом. Так же, как электромагнитные силы уживутся с ядерными в рамках одной теории. Гипотеза, которую выдвинул все тот же Швингер, предполагает, что все частицы, считающиеся ныне элементарными, составлены из так называемых дайонов. Дайон — это тот же кварк, только кроме дробного электрического заряда, он наделен еще и магнитным зарядом. В некотором роде гибрид кварка с монополем. Соединяясь в частицу, дайоны складывают свои электрические заряды, а магнитные заряды взаимно компенсируют. Этим и объясняется, почему частицы имеют электрические заряды, кратные заряду электрона, и не имеют магнитного заряда.

К монополю есть и чисто практический интерес. Благодаря своему огромному магнитному заряду монополь чрезвычайно быстро набирает энергию, разгоняясь в магнитном поле. А раз набирает энергию, значит, может и совершать работу. Сообщают даже о проектах создания на основе монополя эффективных микродвигателей и микрогенераторов, новых типов ускорителей частиц. Есть и проект двигателя для океанских лайнеров для этого надо только «запрячь» несколько монополей, а уж они, влекомые магнитным полем Земли, потянут за собой по волнам огромный лайнер.

Однако все эти проекты лишь тогда обретут мало-мальскую реальность, когда удастся поймать «живым» хотя бы один монополь. Тогда его можно было бы использовать в целях размножения монополей, если, как выразился руководитель группы американских физиков профессор Прайс, «как следует колотить им по веществу в подходящем ускорителе частиц».

Немалый интерес к монополю проявляют и астрофизики. И это вовсе не праздный интерес. Ведь «их» огромный мир — Вселенная со всеми ее галактиками — тоже сложен из элементарных кирпичиков. А на ранней стадии Вселенная могла быть просто-напросто сгустком этих самых частиц, раскаленным и плотным. Не исключено, что монополей в тот период было великое множество, рождались и аннигилировали они друг с другом в большом количестве. Остывала Вселенная, и монополей рождалось все меньше. А те, что рождались, аннигилировали, иногда встречаясь друг с другом.

Космологические оценки показывают, что если и уцелели монополи, то осталось их совсем мало. Еще меньше, чем предполагал Малкус: уже не чаще, чем один раз за полчаса, может влететь монополь в «окошко» размером в квадратный километр. «Магнетизм» монополя столь силен, что неизменно притягивал и продолжает притягивать к себе внимание почти всех крупных физиков.

Интересовался этой проблемой и физик Л. Д. Ландау. При помощи так называемого вариационного принципа он попытался получить уравнения электромагнитного поля и уравнения движения частиц в этом поле при том условии, что одновременно существуют электрические и магнитные заряды. И вот что интересно. Вариационный принцип удавалось успешно применять в уравнениях механики, электродинамики, квантовой механики, словом, почти всюду. И в то же время этот метод бессилен в отношении монополя! До сих пор никому не удается получить с его помощью такие уравнения, в которых бы электрический и магнитный заряд были равноправны.

Эта трудность наводит на мысль, что, может быть, теоретики еще мало знают о монополе. В таком случае неудачи в его поисках означают попросту, что ищут не там, где надо, либо не так, как надо. Или, наконец, вообще не то, что надо искать!

А может быть, на основе вариационного принципа, который так универсален в отношении известных и проверенных законов физики, удастся сформулировать теоретический запрет на существование монополя. И закрыть эту проблему навсегда, как закрыли проблему вечного двигателя!

Конечно, будет обидно за Природу, если она не догадалась создать монополь. Но бесплодность поисков не должна огорчать нас. В науке порой и отрицательный результат тоже положителен. Попытки решить проблему монополя оттачивают теоретическое оружие физики, пополняется и экспериментальный ее арсенал. В любом случае мы узнаем много нового — интересного и полезного. Даже если ищем не там, где надо, и не то, что надо. Колумб, как известно, тоже нашел не то, что искал…

Автор: Ю. Слюсарев.