Как открывали галактику
Статья написана Павлом Чайкой, главным редактором журнала «Познавайка». С 2013 года, с момента основания журнала Павел Чайка посвятил себя популяризации науки в Украине и мире. Основная цель, как журнала, так и этой статьи – объяснить сложные научные темы простым и доступным языком
С легкой руки физиков в последнее время нас без устали убеждают, что главное в науке — это «безумные» идеи. Если это так, то одна из древнейших наук — астрономия — должна была бы оказаться и самой «везучей». Еще бы, ведь в ее истории безумных теорий — хоть отбавляй! Разве не безумным должно было казаться современникам Демокрита его представление о бесконечности Вселенной? Более чем через две тысячи лет эти же идеи привели на костер опасного безумца Джордано Бруно.
Англичанин Томас Райт жил в XVIII веке и мог позволить себе любое вольнодумство. Райт воспользовался интеллектуальной свободой гораздо шире, чем большинство ученых: он разработал три космологические модели. Ни одной из них он не отдал предпочтения, и напрасно — ведь в одной содержится предположение о том, что Млечный Путь имеет форму диска, и это вполне согласуется с современными научными представлениями.
Вот что настораживает: если один и тот же человек предлагает три взаимоисключающие теории, то какую же из них считать «безумной»? Неужели все три? А быть может, ни одну? Так и поступили современники Райта — его взгляды не имели отклика. В этом Райту повезло меньше, чем, скажем, Декарту, Лапласу или Канту, не говоря уже о Птолемее.
Но пора объясниться: дело в том, что физики ждут такую «безумную» теорию, которую можно было бы проверить, и которая объясняла бы тысячи накопленных учеными наблюдений и фактов.
Привычный путь развития науки — от фактов к гипотезам, и астрономия не составляет исключения. Это прекрасно показала вышедшая книга американского астронома Ч. Уитни.
Автор задался целью популярно изложить развитие представлений о нашей Галактике от древности до современности. Конечно, он не может не останавливаться на самых знаменитых в истории астрономии гипотезах. Однако Уитни удалось убедить читателей, что и в астрономии столбовая дорога, ведущая к признанным теориям, непременно проходит через добытые с безумным трудом факты. Наверное, поэтому центральное место в книге занимает Вильям Гершель — неустанный наблюдатель звездного неба и изобретательный новатор, надолго опередивший свое время в искусстве построения телескопов.
«Пожалуй, в истории не сыщется человека, — пишет Уитни, — который провел бы у телескопа столько часов, как Гершель».
Гершель еще и потому интересен Уитни, что он первым начал всерьез исследовать туманности. Правда, ученым уже были известны эти непонятные небесные образования. Но если Лакайль, а потом Мессье и Мешен каталогизировали в лучшем случае сотню туманностей, то Гершель вскоре нашел и исследовал тысячи. Но почему автора книги так волнуют туманности? Все дело в том, что нам в отличие от Гершеля известно: именно в туманностях — ключ к разгадке галактических тайн. Они были первыми астрономическими объектами, которые удалось с уверенностью вынести за пределы Млечного Пути.
Многие туманности — сами галактики, и по аналогии с ними мы познаем собственную Галактику. Но для этого должно было пройти много лет, смениться много поколений ученых. Лорд Росс должен был открыть туманности, имеющие форму спирали, а Уильям Хёггинс — показать, что спектр этих новых объектов совпадает со спектром звезд. Надо было выдвинуть предположение (а потом доказать его), что наша Галактика — тоже спиральная туманность. Харлоу Шекли должен был найти способ измерения ее размеров. Эдвину Хабблу нужно было разработать классификацию туманностей и установить, что все они удаляются друг от друга. Потом удалось построить модель вращения галактик, а отсюда уже рукой подать до современной космологии, в которой так много сенсационно нового и так мало укладывающегося в схему понятного.