Приключение дракона, заключенного в реторту: о средневековой алхимии

На вопрос, что такое алхимия, едва ли не каждый скажет, что это предшественница химии, так сказать, недохимия, что, поставив перед собой несбыточную цель получить «философский камень», с помощью которого можно было бы превращать неблагородные металлы в золото и серебро, алхимики сделали немало важных открытий, позднее использованных химической наукой.

Это, конечно, верно, и в то же время неверно — потому что слишком мало. Алхимия — целый мир внутри средневековой культуры, мир на взгляд современного человека в высшей степени странный, причудливый и в то же время исполненный особой значительности. Химическая процедура здесь — лишь один из моментов.

Поэт, химик, историк Вадим Рабинович создал книгу, благодаря которой впервые, пожалуй, состоялось настоящее знакомство широкого читателя с алхимией. Это путеводитель по таинственной стране чернокнижников, «колдующих» над ретортой отшельников. Отметим сразу, что многие заключения автора книги достаточно парадоксальны и требуется какое-то время, чтобы их «переварить».

Заглянув в алхимическую реторту, читатель найдет немало неожиданного. Вот отрывок из одного рецепта XV века: «Киммерийские тени покроют реторту своим темным покрывалом, и ты найдешь внутри нее истинного дракона, потому что он пожирает свой хвост». В обычае алхимиков было зашифровывать рецепты, каждый из которых может быть расшифрован на химический лад. Так, драконом обычно называли селитру или серу, пожирание хвоста может быть истолковано как окисление, и т. п. Дело, однако, в том, что чисто химическое прочтение алхимического текста не исчерпывает его содержания. Если дракон для алхимика — селитра, то верно и обратное: селитра — это дракон!

Чтобы приблизиться к пониманию такого специфического феномена, как алхимия, непременно надо видеть ее в контексте средневековья. И прежде всего надо отказаться от мысли, что поиски «философского камня» имели целью обогащение. Это уже на заре капитализма алхимия вырождается в корыстное златоискательство и шарлатанство. Средневековый алхимик бескорыстен. С другой стороны, делать из него подвижника науки, взыскующего истины, тоже не следует,— такое представление о нем, как нам объясняет автор книги, есть модернизация. Алхимик — человек своего времени; по-своему он «решает» «основную познавательную задачу средневековья»: вопрос о соотношении духа и плоти. Что касается дракона, пожирающего свой хвост, то он как раз считался символом познания и для алхимика был не просто условным обозначением, но вполне реальным, хотя бы и гипотетическим чудищем.

Ибо для средневекового человека очевидное и фантастическое одинаково реальны, как одинаково реальны земное и небесное. Небо и земля противостоят друг другу: кверху тяготеет все доброе и духовное, книзу адское и плотское. От земной юдоли ввысь поднимается «лествица», ведущая в царство совершенства. Экспериментируя с веществами, алхимик по-своему — очень по-своему — совершает восхождение по этой единой для христианского мира «лествице». Алхимическое золото — овеществленное совершенство и символ божественного.

Стало быть, алхимик — правоверный христианин? Но почему средневековое общество всегда с некоторой опаской взирало на его уединенные занятия? Нечто чужеродное, «бесовское» виделось в них. Наглухо затворившийся в своей обители, озаряемый синеватым светом пылающего горна, покрытый копотью и потом, глухими ночами напролет алхимик с маниакальным упорством преследовал свой идеал: растирал, дробил, перемешивал, выпаривал, дистиллировал, прокаливал, остужал… И так до скончания дней. Тысячу лет длилась эта непрерывная алхимическая ночь. Тысяча лет напрасных усилий, если иметь в виду практический результат. Но если взглянуть на дело с другой стороны…

Самый образ действий алхимика уже был вызовом, брошенным Богу. Ведь он, алхимик, брался исправить дело творения, усовершенствовать природу; подражая Богу, стремился превзойти его. Было в нем, как не раз отмечает автор, нечто от шута, передразнивающего официальное средневековье. Но ведь шут, кажется,— единственный, кому в те времена сходили с рук дерзости. Зато смирения, приличествующего «доброму христианину», не отыскать в душе алхимика. Характерный фрагмент из алхимического рецепта: «Возьми 5 унций серы и 3 унции злости»… Еретик, едва ли не злоумышленник, подрывающий основы средневекового порядка,— вот истинное лицо алхимика.

И все-таки: что дала алхимия? А то, прежде всего, что в недрах средневековья она создавала новый «образ культуры», в рамках которого зрел ученый-естествоиспытатель Нового времени; алхимик передал ему свою «гордыню», свое исследовательское рвение. Ища «философский камень» и никогда не находя его, алхимик имел дело с конкретным многообразием вещества и проникался к нему живым интересом: так внутри самой алхимии исподволь совершалась переориентация на земное, «несовершенное».

Можно понять Фрэнсиса Бэкона, когда тот задавался вопросом, чего более достойна алхимия — смеха или слез. С высоты становящейся науки он имел право так судить. Мы же обязаны расценить этот единственный в своем роде феномен с позиций историзма. Блестящее исследование В. Рабиновича показывает, сколь своеобразна, внутренне противоречива и небесплодна алхимия: нечто и от науки, и от магии, а также и от философии, религии, искусства, ремесла — взрывчатая смесь, сыгравшая определенную роль в том, что своды христианско-средневекового мироздания, в конечном счете, рухнули, освободив место для Нового времени.

Автор: Ю. Каграманов.