Пути научной мысли

Научная теория — это организованное знание об объектах исследования. Новое знание мы получаем, опираясь на уже достигнутое. Теория не только говорит об уже известном, а показывает еще, в каком направлении искать неизвестное и как познать его. Тем самым она, будучи знанием, выполняет одновременно и методологическую функцию.

Связь коренных изменений в истории науки заключена в самой природе научного познания. Изменения в научном методе потому и приводят к радикальным изменениям в содержании знания, что само оно поднимается на новый уровень и выдвигает новые методологические идеи, необходимые для преодоления своих собственных проблем.

Метод в науке — это не нечто внешнее по отношению к ней, а скорее особый рефлективный поворот в применении знания, в обращении его к новым объектам исследования.

Радикальный поворот в методологическом мышлении, характерный для современной науки, состоит в создании и сосуществовании множества теоретических моделей, описывающих одни и те же явления и процессы.

История науки — тоже наука. И в ней сегодня сосуществует много моделей становления и развития научного знания.

Я хотел бы предложить еще одну модель истории развития науки. Положим в ее основу рефлексию и будем понимать под этим человеческую деятельность, в том числе и теоретическую, направленную на осмысление и изучение своих собственных действий. Начнем с истоков.

Всякое начало неуловимо. И все же попробуем представить себе начало начал — формирование человеческой мысли. Именно человеческой. Оно происходило, надо думать, одновременно с выработкой практического отношения к природе. Что же тут можно сказать о существенно человеческом? Ведь и животные практически относятся к природе — бобры строят плотины, птицы вьют гнезда. Всматриваясь в ясно видимые теперь различия между человеческой деятельностью и активностью животных, мы можем сказать, что различие началось с появлением промежуточного звена — орудий труда, точнее, орудии активного действия, Но и этого оказывается маловато — и животные употребляют подобного рода орудия. Чисто человеческое отношение к природе начинается, очевидно, тогда, когда не просто используют орудия труда в том виде, в каком их создала природа, а начинают их изготавливать и совершенствовать — это начало подлинно человеческого. Такая схема выдвинута уже давно и стала классической. Но попытаемся продолжить ее и построить модель дальнейших изменений.

Время, когда человек стал воздействовать на орудия труда, будем считать рождением первичной рефлексии. Именно тут нужно искать зерна специфически человеческого развития. Но каковы же условия этого развития? Что побудило к дальнейшему набуханию этих зерен и к их неограниченному росту? Очевидно, первичная рефлексия, раз возникнув, уже содержала в себе возможности превращения в другие, более совершенные формы. Важным в этом механизме были формирующиеся способы хранения и передачи информации о том, как пользоваться орудиями труда и как их изготавливать.

Вырабатываются особые способы хранения и передачи информации. Важнейший из таких способов — язык. С его возникновением открываются новые возможности.

На начальных стадиях язык — только средство. Он способствует рождению первых форм теоретического отношения к природе, к миру вообще, но сам еще не становится предметом размышления и изучения. И, тем не менее, возникнув, он вплетается в первичную рефлексию. Благодаря ему как средству общения, хранения и передачи накопленного опыта возникает социально организованное мышление.

Первые блестки такого мышления возникают, надо думать, в результате и на основе труда по изготовлению орудий. Существенно, что человек осмысляет при этом собственную деятельность и переносит ее структуру на открывающийся перед ним мир. Совершенствуя средства труда и изменяя с их помощью отдельные природные вещи, человек начинает размышлять о происхождении всех вещей.

Если я, человек, способен изготовить орудия труда и, совершенствуя их и действуя ими, могу изменять природные вещи, то сами эти вещи в их первозданном виде могли быть созданы наисовершеннейшим мастером. Это — возможная схема рождения мифологической картины мира. Мифология как система — это форма практического отношения человека к природе и первый шаг к теоретическому отношению к ней. Именно для мифологического мышления характерна идея о причинной связи, о порождении вещей силами внешними по отношению к ним.

Способность задавать вопрос, ставить проблему — величайшее открытие человеческой мысли. Именно вопрос, а не те или иные преходящие ответы на него. Вопрос этот может теряться и исчезать с личностью. Но рано или поздно он должен возрождаться в механизме первичной рефлексии. Выраженный и закрепленный в языке, он сохраняется как существенный компонент социального мышления.

Но обратим еще раз внимание на язык, развитие которого в эпоху первичной рефлексии открывало возможность нового коренного изменения в истории человеческой мысли — возможность второй рефлексии.

Язык обладает непостижимым свойством: он дарит человеку способность передавать свои переживания другим людям. И откуда человек смог приобрести эту необъяснимую возможность говорить? В эпоху мифологического мышления не могли не возникать подобного рода вопросы-размышления. Но они уже готовили переход языка из средства в предмет размышления. То есть переход к существенно новому типу рефлексии — рефлексии над языком. На этой основе рождались принципиально новые проблемы и происходили сдвиги во всей системе мышления.

Невозможно, конечно, проследить и зафиксировать этот процесс в строгой исторической последовательности. И все же можно заметить, что истоки проблемы структуры мира, характерной для натурфилософских воззрений, наиболее достоверно и теоретически убедительно усматриваются в размышлениях о природе языка. Речь идет именно о проблеме, а не о тех многочисленных вариантах ее решения, которые выдвигались различными натурфилософскими школами античного мира.

В диалогах Платона можно найти пространные рассуждения, где аналогия между структурой трудовой деятельности и структурой языка служит способом аргументации. В этой аналогии отношения в языке переносятся на природные вещи и их отношения. «Давать имена, — говорит Сократ в одном из диалогов Платона, — тоже есть некое действие, коль скоро говорить было действием по отношению к вещам». Возражая против тезиса Протагора — учителя Гермогена, утверждавшего, что «человек — мера всех вещей», Сократ говорит, что сами вещи имеют собственную устойчивую сущность, безотносительно к нам и независимо от нас. Характерна при этом аргументация Сократа: «Имя есть некое орудие обучения и распределения сущностей, как, скажем, челнок — орудие распределения нити».

Подобным образом разворачивается и аргументация атомистического учения. Аристотель, например, пишет о проблеме возникновения и уничтожения: «Одна и та же вещь при изменении составляющих ее (частей) кажется противоположной разным людям, и вещь изменяется от незначительной примеси и может казаться совсем другой при изменении одного из элементов: ведь из одних и тех же букв можно составить и трагический и комический текст». Обычно в такого рода языковых аналогиях усматривают лишь способ наглядного разъяснения идеи. Но не тем же ли путем эта идея и возникает?

В содержании натурфилософских идей утеряны сами следы их происхождения, как и в содержании мифологических картин не всегда можно увидеть их корни, лежащие в реальной трудовой жизни и ее осмыслении. Однако логично предположить, что истоки идей натурфилософии — в размышлениях о природе и структуре языка, а не в конкретных картинах мира.

Размышления о структуре мира — подлинное достижение античной натурфилософии. В истории человеческой мысли решение этой проблемы Фалесом (все состоит из воды), Анаксимандром (все есть видоизменение беспредельного начала), Анаксименом (подлинным началом является воздух) — решения преходящие. Великим результатом многочисленных попыток решить эту проблему стала идея всеобщей закономерности — Логоса. Гераклит, завершающий это движение, как бы возвращается в своей идее Логоса к ее истокам, демонстрируя тем самым глубинные ее основания, связанные с языковой рефлексией.

Эпоха натурфилософских идей подготавливала своим развитием новый резкий поворот человеческой мысли. Направление, заданное коренной проблемой эпохи — найти подлинные начала мира, — постепенно исчерпывает себя. В настойчивых поисках этого начала выясняются неустранимые противоречия. Каждый мыслитель убежден в единственности и истинности собственной картины мира. Однако нет критерия выбора в этом собрании многоразличных картин.

Трудности не только в этом. Гераклит, например, учит, что подлинное начало — это непрестанно изменяющийся огонь. Но как же возможно знание о непрестанно изменяющемся мире? Пока мы называем какую-либо вещь, она уже изменилась, стала другой.

Из подобных драматических противоречий через мучительные поиски элеатов античная мысль ищет выход, обращаясь к самой себе. Начинается эпоха третьей рефлексии. Теперь уже не только язык, но и само мышление как инструмент познания становится предметом беспристрастного анализа. В этом обращении мысли к самой себе, которое со всем энтузиазмом, свойственным античным мыслителям, развернули Парменид и его ученик Зенон, заключались истоки крутого изменения натурфилософских поисков и открывались начала нового, собственно философского знания.

Воспользуемся современной терминологией и скажем, что Парменид впервые провел различие между экспериментальной и теоретической физикой. Содержание непосредственных восприятий составляет экспериментальную физику, которая у Парменида. конечно, была лишь описанием наблюдаемых явлений. Совсем другая картина предстает человеку, если посмотреть на природу теоретически, попытаться отобразить ее мыслью. В этом случае, учит Парменид, мы получаем истинное знание о природе, ибо только разум может освободить чувственные восприятия от иллюзий. Мысль и то, на что она направлена, — одно и то же, поскольку небытия не существует. Согласно истинному положению вещей, мир вечен, однороден и неподвижен. Возникновение же, множественность и движение относятся к области кажущегося.

Зенон своими знаменитыми «апориями» стремился развить аргументацию Парменида, показать, что мир, поскольку он постигается мышлением, един и неподвижен. Аргументация Парменида и Зенона привела к постановке так называемой гераклито-элейской проблемы — един мир или множествен, неподвижен или находится в непрестанном движении.

Концепция элейцев заставляла обратиться к самому мышлению, исследовать его возможности и силу. Она подтолкнула к проблеме соотношения мысли и бытия. С элейцев начинается собственно философское мышление. Вслед за ними — эпоха великих имен в античной философской мысли.

Сократ обращает свои интересы к проблемам человеческого существования. Левкипп и Демокрит, отталкиваясь от гераклито-элейской проблемы, разрешают ее с помощью атомистической концепции. Платон, решая ту же проблему, выдвигает концепцию особого мира идей, рациональное зерно которой состоит в попытке построить особый абстрактно- теоретический мир знания, отличный от чувственно-наглядных его форм, и вместе с тем найти связь этих миров. Аристотель в своем «Органоне» разрабатывает логику как науку о мышлении, о способах правильного дедуктивного вывода.

Третья рефлексия превращается в мощное движение философской мысли, которое во многом определяет всю последующую историю познания. Но пройденное не оставлено, а сохранено, усвоено и переработано. Элеаты расчленяют знание на мнение, основанное на чувственном восприятии, и на подлинное знание, основанное на мышлении. А пифагорейцы еще в эпоху второй рефлексии выдвинули идею числа как структурного элемента бытия. Эти два потока мысли слились в один, образовав принцип системности знания.

Пифагорейцы начинают представлять математическое знание как истинное мышление. Это привело к тому, что сначала в геометрии, а затем и в математике вообще доказательства, основанные на очевидности чувственного восприятия, сменяются доказательствами, основанными на логических рассуждениях. «Оригинальность греков, — пишут Бурбаки, — заключается именно в их сознательных попытках расположить цепь математических доказательств в такую последовательность, чтобы переход от одного звена к следующему не оставлял бы места сомнению и завоевал всеобщее признание». Действительно, позднее (III век до новой эры) Евклид создает первую в истории знания теоретическую систему, построенную на основе дедуктивного метода, — свои знаменитые «Начала».

Так возникает дедуктивно-аксиоматический метод. Его возникновение было длительным процессом, истоки которого коренятся в обращении мысли к самой себе. Эпоха третьей рефлексии с самого начала стала эпохой синтеза высших достижений натурфилософии и новейшего для того времени философского анализа.

Но дедуктивно-аксиоматический метод пока утвердился лишь в математике. Известны, конечно, работы Архимеда (III век до новой эры), применившего математику к задачам механики и физики, но они не получили развития в античном мире. Пройдут столетия, прежде чем будут созданы условия для новых коренных изменений в научном методе.

Возникновение новых методологических идей и с ними — теоретического естествознания относится к эпохе XVI—XVII веков. Рождение новой науки, науки в современном смысле этого слова, можно представить себе как прямое следствие исторически возникающей четвертой рефлексии, более сложной по своему предмету и значению, чем предыдущие.

Проходят почти два тысячелетия. По множеству причин, прежде всего социальных, познание природы проходит период падения. Потом, после эпохи переводов (примерно с XII века), начинается возврат к античной мысли, ее критическое освоение. Раздумья над трудами Платона и Аристотеля сыграли важную роль в сложном комплексе процессов, который мы именуем Возрождением.

В содержании философии начинают осознаваться две составляющие — мировоззренческая и методологическая. Первая так или иначе решала вопрос об отношении мысли к бытию. Вторая была связана с анализом средств познания. Обе они вытекают из единой задачи: понять природу, структуру и возможности мышления. В эпоху, предшествующую рождению теоретического естествознания, философия расширяет свою проблематику в рамках этой задачи. В борьбе против господства теологии, в стремлении отделить проблемы познания от догматических концепций вызревает идея опыта как решающего средства познания.

Этот сдвиг свершился внутри философии. Конечно, в эту эпоху происходят изменения в социальной жизни, в технологиях. Но сами по себе они не могут вызвать принципиальные методологические перемены в теоретическом познании. Идея опыта как критерия, определяющего истинное знание о природе, не чужда была и античной мысли. Но в трудах средневековых мыслителей, а затем и в эпоху становления науки, эта идея постепенно превращается в систему методологических оснований научного знания.

Роберт Гроссетест (1175 — 1253), переводчик и комментатор Аристотеля, четко формулирует требования эмпирического метода, в частности при изучении оптических явлений. Его ученик Роджер Бэкон (1214 —1292) полагает, что опыт имеет решающее значение в проблеме знания. Вильям Оккам (около 1285 — 1349), философ-схоласт, выдвигает идею принципиального различия между истиной философской и теологической. Согласно теологическим представлениям, полагает он, события в мире подчиняются свободной воле Творца и потому неопределимы и непредсказуемы. Именно потому человеческое познание мира может опираться исключительно лишь на опыт. Фрэнсис Бэкон (1561— 1626) развертывает систему эмпирического метода в своем труде «Новый Органон», стремясь противопоставить свои идеи чисто дедуктивному методу. Джон Локк (1632—1704) философски обосновывает опытное происхождение человеческого знания.

Однако это только одна сторона нового подъема методологической мысли. Не менее важна идея о необходимости найти адекватный язык, на котором можно было бы выразить движение природных тел, построить систему знаний о природе.

Иногда великую заслугу Галилея видят в том, что он в борьбе с перипатетической схоластикой, догматически истолкованной Аристотелем, решительно обратился к опыту и своими экспериментами (например, посвященными движению тел по наклонной плоскости) опроверг общепринятую концепцию движения. Принято утверждать, что именно на основании опыта Галилей выдвинул принципы новой механики, развитой далее в стройную систему великим Ньютоном. Но эта схема весьма упрощает реальную историческую картину сдвигов в научном знании.

В «Диалоге» Галилея синьор Симпличио, представляющий идеи последователей Аристотеля, говорит синьору Сальвиати, представляющему идеи самого Галилея, следующее: «Так как вы хотите отрицать не только начала наук, но очевидные опыты и даже чувства, то нет никакого сомнения, что вас уже нельзя убедить». А Сальвиати — Галилей в другом месте замечает: «Да и без дальнейших опытов путем краткого, но убедительного рассуждения мы можем ясно показать неправильность утверждения, будто тела, более тяжелые, движутся быстрее, нежели более легкие». Обратим внимание на слова Галилея «без дальнейших опытов». На опыт ссылались последователи Аристотеля, а Галилей говорит о «кратких и убедительных рассуждениях».

Отвергая идеи догматически истолкованного Аристотеля, Галилей обращается к античному знанию и отмечает, что «…пифагорейцы выше всего ставили науку о числах и что сам Платон удивлялся уму человеческому, считая его причастным божеству потому только, что он разумеет природу чисел». Он подчеркивает важность «чисто математических доказательств». Великая книга природы, образно писал Галилей, может быть прочитана только теми, кто знает язык, на котором она написана, и этот язык — математика.

Можно сказать, что новый научный метод, складывающийся в эпоху Галилея, — это не просто метод эмпирически проверяемых гипотез, но скорее метод математических гипотез, проверяемых на опыте. Подобно тому, как в эпоху второй рефлексии коренные сдвиги в познании были связаны с размышлениями о естественном языке, в эпоху четвертой рефлексии новые открытия в познании природы были связаны с осознанием математики не просто как некоторой особой области знания, но как языка, структуру которого следует изучать и который надо развивать и применять в научном знании. Понимание важности опыта в тесной связи с теоретическим осмыслением и применением математики — вот те фундаментальные черты нового метода, который способствовал рождению нового теоретического естествознания в эпоху Галилея — Ньютона.

Современная наука сохраняет те методологические основания, на которых строилась наука классическая: опыт, математизация и философская методология. Однако все они радикально изменились.

Прежде всего, изменилась экспериментальная база науки. Современный эксперимент, скажем, в физике элементарных частиц не только требует громадных энергий и включает в себя сложнейшие инженерные установки, но, что существенно для нас, неотделим от теоретического осмысления его процедур и результатов. Особенности современного экспериментирования вызвали к жизни специальные исследования, посвященные конструированию, поискам новых средств, проблемам обработки результатов измерения. Все эти исследования по существу методологические, ибо они исследуют средства познания, приемы их совершенствования, строят специальную теорию надежности результатов эксперимента. Разрабатываются, таким образом, методологические дисциплины не философского, но специально научного характера.

Эта особенность современной методологической мысли проявляется и в развитии математики. В наши дни она включает математическую логику, проблемы основания математики, то, что получило название метаматематики. Эти разделы современного знания также носят характер специальных методологических дисциплин.

Нынешняя наука методологична — она органически включает в свои исследования специально методологические разработки. Более того, содержание современных теорий, скажем, при изучении квантовых процессов, не отделимо от результатов исследования измерительных процедур. Область действия методологических исследований необычайно расширилась. Все это выдвинуло проблему связи между специально методологическими дисциплинами и философской методологией. В XX веке стали развиваться области исследования, задача которых — наладить связь между философией и специальными науками. Логика науки, философские проблемы естествознания, теория научного знания—все это имеет общую цель: связать науки и философскую методологию.

Наука, ее технические приложения становятся «всепланетными». Наука не только, как говорил выдающийся украинский ученый В. И. Вернадский, является геологической силой, она оказывает решающее влияние на жизнь человечества. В наши дни — это сплав знания и деятельности. Она органически вошла в жизнь людей. Всех людей, всей Земли. Нас волнуют условия сосуществования с природой, которую с необычайной силой изменяет человек с помощью науки. Наука — это теперь не просто знание, но и мощное средство воздействия на среду. И чтобы это средство служило нашим целям, надо попытаться изучить его, посмотреть на него как на предмет исследования.

Вот почему обращение к феномену науки, потребность исследовать ее историю, логику, философию, социологию, экономику, рассмотреть психологию творчества, изучить влияние на судьбы людей породило особую отрасль знания о науке — науковедение. В соответствии с нашей моделью исторического развития человеческого знания это обращение к изучению научной деятельности я назвал бы переходом к пятой рефлексии.

Для современного типа осмысления знания как деятельности характерна многомодельность представлений. Но эта многомодельность имеет тенденцию к синтезу, к построению развитой теории научного знания. А потому в разветвленной системе современной методологической мысли философская методология сохраняет все свое значение. Более того, возрастает ее роль как интегрирующей дисциплины.

Историческое движение по ступеням рефлексии демонстрирует картину коренных сдвигов в познании мира и вместе с тем открывает нам особенности соответствующих методов познания и деятельности вообще. Эпоха первичной рефлексии — это время, когда вырабатывались первые способы постижения мира: способность к фантазии, к уяснению отношений сходства и различия, к наглядным аналогиям, позволяющим представить себе природный мир в мифологически-чувственных образах. Возникновение натурфилософии в эпоху второй рефлексии дало метод интеллектуальной интуиции — непосредственного постижения истины. Философское знание в эпоху третьей рефлексии начинает всесторонне изучать познавательные способности человека в связи с вопросом об отношении мышления к бытию.

Четвертая рефлексия, вызвавшая к жизни теоретическое естествознание, характерна разработкой метода эмпирически проверяемых гипотез в тесном взаимодействии с математикой — этим языком, с помощью которого можно описать явления. Наконец, в наши дни возникла потребность обращения ко всей совокупности средств человеческой деятельности. Многообразие и глобальные масштабы деятельности человека становятся угрожающе опасными для него самого, для его собственного существования. Вот почему в наши дни возникает радикально новая ситуация, решительно изменяющая систему человеческой мысли, ее содержание. Решить современные проблемы познания можно лишь на пути нового рефлексивного отношения к собственной активности.

Автор: Н. Овчинников, доктор философских наук.