Снежный человек и наука

Читатель, может быть, будет удивлен, узнав, что ученые исследуют леших, домовых, ведьм, русалок, демонов, злых и добрых духов… Да, да, о них написано много солидных исследований! Наука не только отвергает и опровергает суеверия. Особая отрасль науки изучает народное творчество, пережитки древних верований, легендарные образы, порожденные некогда народной фантазией и кое-где еще удерживающиеся в представлениях людей. Этим заняты этнографы-фольклористы. Постепенно ученые выработали определенные методы собирания, записи, классификации народных верований или суеверий. Наука о фольклоре (народном творчестве) — фольклористика — накопила огромную массу записей и исследований таких народных поверий.

Только люди совершенно невежественные в этнографии и мифологии могли бы думать, что вопрос о народных поверьях — невспаханная полоса в науке; что тут в отличие от других дисциплин можно утверждать что угодно и производить «открытия» без доказательств. В наше время, произвести крупное открытие в области изучения народных поверий не менее трудно, чем в любой другой отрасли науки.

Но вот перед современной фольклористикой выдвинута как раз такая заявка: обнаружен огромный цикл мифов, на которые ранее никем не было обращено достаточного внимания. Это именно цикл, а не какое-либо изолированное поверие. Огромный цикл, охватывающий множество народов Азии, принадлежащих к разным языковым ветвям и культурно-историческим группам! Речь идет о цикле народных рассказов о «диком человеке», записанных во многих областях горной Азии. «Дикий человек» выступает под разными местными названиями. Ему приписываются свойства как вполне реалистические, так подчас и сверхъестественные: он ходит на двух ногах, оброс волосами, внешностью похож на человека, отнюдь не имея (в отличие от лешего, черта и пр.) ни рогов, ни копыт, ни хвоста, однако встреча с ним — дурная примета и т. п. Но фольклористы настаивают на том, что этот образ — чистый миф, не имеющий под собой ни малейшей основы в действительности.

Изучение этого новооткрытого цикла поверий — новая глава в мифологии, как утверждают авторы, занимающиеся данной наукой. Вот, например, что пишет кандидат филологических наук А. 3. Розенфельд: «Назрела настоятельная необходимость обобщить уже собранный и опубликованный материал о «диких людях», гульбияване, монгольских алмасах, йати, шерпов, мигё и многих других персонажах и определить место этого цикла в верованиях и представлениях различных народов. Здесь еще непочатый край работы, и нет сомнения, что в этой области исследователя ждут интересные открытия». А. 3. Розенфельд дает сводку некоторых записей, произведенных на Памире, и призывает как можно скорее осуществить запись такого рода легенд среди старшего поколения таджиков и киргизов, пока все эти пережитки глубокой старины в сознании людей не исчезли бесследно.

Итак, цикл мифов о «диких людях» был прежде упущен фольклористами. Теперь он открыт. Вернее, открытие еще далеко не завершено, впереди «непочатый край работы».

Но вот что удивительно: к этому запоздалому открытию исследователи мифов пришли не сами. Они оповестили о нем ученый мир только после того, как на того же самого «дикого человека» сделали заявку биологи. Лишь появление гипотезы об обитании в горах Азии остатков дикого человекоподобного животного, «снежного человека», побудило мифологов вступить в спор с биологами и предъявить свои права на собранные биологами сведения. Так странно родилась новая область в науке о фольклоре, сулящая исследователю дальнейшие «интересные открытия».

А. 3. Розенфельд привязала сведения о «гульбияване» на Памире к другим фантастическим образам, собрала все связанные с ним суеверные легенды и приметы. Но получилось что-то вроде «доказательства», что зайцев не существует, поскольку встреча с зайцем суеверными людьми считается дурной приметой.

Иными словами, открытие фольклористов нимало не опровергло гипотезу биологов. В результате спор о «снежном человеке» остается пока в науке нерешенным спором. Налицо разные направления.

Своеобразную позицию занял геолог С. В. Обручев на страницах журнала «Природа». Он признает «снежного человека» реально существующим животным, но только в альпийской зоне непальско-тибетских Гималаев и Каракорума. Больше якобы нигде «снежный человек» не существует. Но ведь в других местах тоже встречаются аналогичные сведения населения? Ну что же, автор смело разрубает узел: «На остальной площади распространены сказания о других типах (?) дикого человека. Легенды эти известны и во многих других областях земного шара». Мы с легким сердцем делаем «перевороты» в тех вопросах, которых не собираемся изучать. Уважаемый геолог полагает, что в области мифологии можно не утруждать себя обильными ссылками и доказательствами. Стоит ли даже объясняться: что за «другие типы дикого человека», что за «другие области земного шара»? На самом деле гораздо более права А. 3. Розенфельд, утверждая, что ученым предстоит много потрудиться для осуществления хоть частицы тех новых достижений в мифологии, о которых уже оповестил читателей С. В. Обручев. Произвольные вымыслы даже и в вопросе о народных вымыслах недопустимы.

Но вот что еще любопытнее. Рассказы непальских горцев — шерпов — о «йети» А. 3. Розенфельд, будучи последовательной, причисляет к циклу мифов о «диком человеке». С. В. Обручев же исключает часть их из цикла мифов и называет показаниями очевидцев. Иными словами, С. В. Обручев признает сразу два явления, не известных прежде науке: и реальное обитание «снежного человека» («йети») в Гималаях — вслед за западноевропейскими и американскими исследователями,— и существование в прочих местах цикла народных мифов о «диком человеке». Однако на самом деле рассказы шерпов о «йети» во всем существенном сходны с рассказами тибетцев о «мигё», монголов о «хун-гурэсу» и «алмасе» и т. д. Поэтому разграничение, проводимое С. В. Обручевым, неоправдано, и, следовательно, его представление о двух разных и не зависимых друг от друга открытиях (в биологии и мифологии) вряд ли может рассматриваться даже как рабочая гипотеза.

Но, может быть, нет ни одного из двух открытий? На этот вопрос надо ответить отрицательно. Открытий, правда, нет в том смысле, что исследования и мифологов и биологов далеки от завершения. Однако выявлен и опубликован большой новый материал. Его надо научно объяснить. А как бы его ни объяснить — это все равно будет важной новой главой либо в той, либо в другой науке…

Сенсации, провозглашенной некоторыми этнографами-фольклористами, противостоит мнение ряда биологов о том, что в этом цикле легенд о «диком человеке» всего лишь более или менее фантастически отразилось реальное существо, жившее в соответствующих горных районах, возможно, вымершее, а может быть, еще сохраняющееся кое-где и сейчас. В самом деле, говорят биологи, ведь если совместить друг с другом, скажем, все описания внешности лешего, записанные фольклористами, навряд ли останется хоть одна-единственная общая черта, а вот если совместить все описания внешности «дикого человека», отпадут лишь некоторые, очевидно, вымышленные черты, основные же признаки окажутся постоянными во всех описаниях.

К тому же сумма этих остающихся признаков ни в чем не противоречит основам зоологии и сравнительной анатомии: такое животное натуралист может себе представить. Нет на свете хоть одного зверя, хоть одной птицы, о которых народ не создал бы обильных легенд и сказок. Подчас сбор этих фантастических рассказов помогал кое в чем и естествоиспытателям: в них проскальзывает то та, то другая черта, подхваченная из действительных повадок или внешних признаков данного вида. Сначала услышали в закаспийских степях легенду, будто весной черепаха носит во рту звездочку-счастье, а потом убедились, что черепахи там в самом деле собирают и переносят звездообразный весенний цветочек — эфемер. По следам легенд обнаружили гигантских сомов в одном из высокогорных озер Тянь-Шаня.

А сколько времени шли натуралисты по следам «легенд» о существовании человекообразных обезьян! О них слышали еще древние авторы, но зоологи XVIII—XIX веков десятки лет искали эти существа, прежде чем добыли и научно исследовали их. Натуралисты знают пользу собирания народных сказок о животных, так как умеют отделить в них чудесное от возможного.

Итак, ряд зоологов полагает, что «снежный человек» действительно существует (или существовал недавно).

Предлагаемые два рисунка наглядно показывают, как могло происходить постепенное превращение реального образа этого животного в фантастический, демонический образ, иными словами, как на зоологической основе вырастает фольклор. Эти два рисунка представляют важную находку — они обнаружены сравнительно недавно и законно привлекли сейчас внимание мировой науки.

Первый рисунок взят из монгольско-тибетского медицинского атласа, напечатанного ксилографическим способом, т. е. подобно гравюре на дереве, в Пекине в XVIII веке. Здесь мы находим большую серию изображений растений и животных, используемых для изготовления лекарств, а также изображений медицинских инструментов. Все без исключения нарисованные растения и животные реально существуют сейчас в Центральной Азии, написанные рядом с рисунком тибетские и монгольские названия соответствуют современным, изображения отличаются сходством с натурой, хотя и выполнены стилизовано. Поэтому можно считать, что и находящийся среди них, около изображений обезьян (макака и лангура), рисунок, представляющий двуногое человекоподобное существо, стоящее на камнях, и выглядывающую из скал физиономию другого (может быть, это самец и самка), относится к области зоологии, а не мифологии.

Надписи гласят, что это животное называется по-тибетски «мигё» (дикий человек), по-монгольски — «хун-гурэсу» (человек-зверь), что оно живет высоко в горах, что для изготовления определенных лекарств используются его мясо и его желчь. Сделан ли этот рисунок с натуры? Появлению книг-ксилографов предшествовали рукописи, поэтому можно предположить, что рисунки в данной книге — не оригиналы, а перерисовки с более древней рукописи. Но все рисунки оставляют впечатление отчетливого знакомства художника с объектом. Во всяком случае, это пекинское изображение «мигё» XVIII века если и не сделано с натуры, ближе к оригиналу, чем последующая перерисовка, которую мы находим в ургинском (по современному наименованию: уланбаторском) издании медицинского атласа, изготовленном около ста или более лет спустя. Тут художник уже не обнаруживает знакомства с изображаемым животным. Правда, он сохраняет основные контуры старого рисунка, даже камни под ногами «мигё» (важное для зоолога отличие от находящегося рядом изображения макака не ветке дерева). Однако, отражая, очевидно, воздействие народных или ламаистских легенд, он придает этому существу облик скорее демона, злого человекообразного духа, чем дикого животного.

Очевидно, нечто сходное происходит и в процессе рождения устных легенд и рассказов. Но отнюдь не только свидетельства древней восточной медицины говорят против отнесения «снежного человека» целиком по ведомству фольклора. Тот, кто ознакомится со всей суммой сообщений о «диком человеке» (или «снежном человеке»), имеющихся сейчас в руках исследователей вопроса, будет, наверное, удивлен тем, какой маленький процент всего собранного материала вообще имеет касательство к фольклору. Ведь не именовать же фольклором любое утверждение любого человека о его наблюдении!

Такое собрание всех сообщений, представляющих больший или меньший интерес для исследователей, издавался некогда под названием «Информационные материалы Комиссии по изучению вопроса о «снежном человеке». В четырех выпусках, приведено около полутораста текстов писем, записей и т. д. Лишь кое-что из материала этих сборников, печатающихся малым тиражом для научного использования, было затем воспроизведено и в широкой печати. Стоит заглянуть в сборники, чтобы обнаружить много наблюдений, сообщенных лицами, даже не принадлежащими к местному коренному населению и не знакомыми с местными повериями и легендами. А ведь они сплошь и рядом не дают ни малейшего повода для недоверия или отнесения к области народной фантазии. Возьмем несколько примеров.

В третьем выпуске «Информационных материалов» было опубликовано сообщение генерал-майора в отставке П. Ф. Ратова. Он изложил случай, происшедший в 1937 году в Синьцзяне с покойным маршалом П. С. Рыбалко, со слов последнего. Однажды, когда П. С. Рыбалко проезжал восточнее озера Лобнор и севернее хребта Алтын-Таг, китайский офицер сообщил ему, что в обозе находится пойманный кавалеристами дикий человек. П. С. Рыбалко застал пленника лежащим привязанным к повозке-двуколке (арбе), но поймавшие его кавалеристы иногда давали ему идти за арбой на привязи. В таком случае он шел всегда только на ногах, никогда не становясь на четвереньки. П. С. Рыбалко очень подробно рассказывал об этом существе. Без всякой одежды, очень грязный, желтой окраски. Обликом он был похож на человека, но на дикого, возможно, на ископаемого обезьяночеловека. На голове — очень длинные волосы, спускавшиеся ниже плеч. Он был сутуловат, имел длинные руки. Никакой речи это человекоподобное существо не имело, ничего не говорило, издавало лишь звуки, похожие на писк и мяукание.

По словам населения, эти существа на воле питаются рыбой. П. С. Рыбалко дал указание везти дикого человека в Урумчи, имея в виду далее отправить его для изучения в Москву. Действительно, его везли еще дней восемь, но, не выдержав пути, дикий человек умер возле города Курля.
Спрашивается, есть ли в этом рассказе хоть крупица мифологии? Ясно, что выводить такие сообщения из народной фантазии нельзя.

Генерал-майор П. Ф. Ратов одновременно сообщает, что, работая в Синьцзяне, он имел надежные сведения об обитании там диких людей в трех районах. Один из них — это как раз огромная низменность, окружающая озеро Лобнор, в значительной части заросшая тростником. Кстати, оказывается, еще Н. М. Пржевальский некогда сделал записи об обитании в тугаях вблизи Лобнора совершенно диких людей, не знающих огня, жилища, одежды, вылавливающих рыбу руками и пожирающих ее в сыром виде. О случаях встречи и добычи диких людей («человека-медведя») в этой местности ныне имеются и другие сведения.

Другой очаг обитания диких людей расположен в районе Ташкургана. Эти существа, по словам П. Ф. Ратова, там были в 30-х годах прошлого века хорошо известны китайским и русским военнослужащим. Они не имели никакой членораздельной речи, никакого человеческого языка. Если к ним пытались приблизиться, они отбегали, так же как и когда им протягивали пищу. Но если ее оставляли на земле, подчас после долгих колебаний подходили и брали. Интересно отметить, что и на этот район обитания диких людей сейчас имеется немало других указаний…

Всемирно известный китайский антрополог профессор Пэй Вень-чун, возглавляющий в Китае изучение данного вопроса, сообщал о поимках и встречах нескольких экземпляров «человека-медведя» («дикого человека») юго-западнее Ташкургана. Так, в 1954 году в горах вблизи пункта Упулан, согласно сообщению пограничника, было поймано существо, «у которого лицо обезьяноподобное, руки сгибаются как у человека и подобные человеческим, большой палец на руке противопоставляется, ногти острые, следы ног похожи на человеческие. Он способен руками бросать камень. Ходит на двух лапах, но когда замечает преследователя, то и на четвереньках». Считают, замечает профессор Пэй Вень-чун, что у этого «медведя» лапы и положение тела человеческое. Следовательно, зоологи отнесут это существо не к семейству медведей, а к отряду приматов.

Пэй Вень-чун приводит и другое сообщение: начальник автономного уезда на юге Синьцзяна, недалеко от границ Памира, сообщил, что в недоступной горной местности обнаружено «стадо» (может быть, скопление?) обезьяноподобных существ, имеющих бурую шерсть. Кстати, указывается даже, что период линьки у них приходится на апрель. Они ходят на двух ногах, детенышей носят на руках, как люди. Все эти данные удивительно точно согласуются с рассказами о местах обитания «дикого человека», которые были собраны среди киргизов Восточного Памира одной экспедицией летом 1958 года. В упомянутой выше статье А. 3. Розенфельд относит и эти записи к области чистейшего фольклора. Не очевидно ли, что тут ошибка?

Третий очаг обитания диких людей в Синьцзяне, по серьезно проверенным данным П. Ф. Ратова, относится к некоторым высокогорным пунктам китайской стороны Тянь-Шаня. И в этом отношении сведения П. Ф. Ратова хорошо контролируются другими материалами

Возьмем другой пример сообщения, не имеющего никакого отношения к фольклору. Начальник участка московского вагоноремонтного завода Г. Н. Колпашников изложил воспоминания о случае, имевшем место в августе 1939 года в районе боев у Халхин-гола (Монголия). Будучи тогда начальником особого отдела одного из советских подразделений, он был вызван ночью в место расположения монгольской кавалерийской части, где имело место чрезвычайное происшествие: часовые заметили два силуэта, спускавшихся по гребню горы, сделали необходимые предупреждения, затем, полагая, что это японские разведчики, открыли стрельбу и наповал убили обоих. Каково же было их изумление, когда убитые оказались какими-то обезьяноподобными существами. Прибыв рано на рассвете на броневике к месту происшествия и рассмотрев два валявшихся на земле скорченных трупа, Г. Н. Колпашников, по его словам, «почувствовал какую-то неловкость за то, что убиты не враги, а какие-то два животных существа странного вида.

Конечно, — продолжает он, — в то время я совершенно не слышал ничего о «снежном человеке», и я не утверждаю, что это были именно «снежные люди». Но вместе с тем мне было известно, что в Монголии нет человекоподобных обезьян, и я тогда задумался, как и другие, над вопросом: кто же это?»

Ответа не было. Только один старик-монгол из местных жителей, подозванный переводчиками, сказал, что это — так называемые «дикие люди», водящиеся в этих краях. Из-за какого-то суеверия старик боялся близко подойти к трупам. По словам Г. Н. Колпашникова, убитые существа были примерно человеческого роста. Тело их было покрыто рыже-бурой шерстью, причем неравномерно. Лохматые волосы покрывали лоб и брови. Лицо, говорит Г. Н. Колпашников, «было похоже на очень грубое человеческое лицо». Однако время было военное, шел бой, для углубления в естественноисторические вопросы не оставалось никакой возможности…

Как видим, и это наблюдение нельзя отнести к фольклору. Но объяснения старика-монгола связали наблюдение приезжего русского с теми местными сведениями, которые этнографы обязательно назвали бы фольклором. А позже, независимо от всего этого, было получено письмо из Харбина (Китай) от лица, слышавшего несколько глухих рассказов о встречах с какими-то непонятными волосатыми дикими человекоподобными существами в горах Большого Хинганского хребта, в районе, сравнительно недалеком от Халхин-гола. Уж не лешего ли они встречали? — спрашивали иные суеверные люди.— Уж не тот же ли это цикл легенд о диком человеке? — спросят этнографы-фольклористы. Нет, у нас нет никакого основания не доверять сообщению офицера Советской Армии Г. Н. Колпашникова,— отвечают биологи. А его показание связывает воедино все эти сведения.

Однако пора отбросить и нелепую посылку, что достоверны лишь свидетельства приезжих людей, а рассказы местных жителей не могут быть опорой для науки. Пора покончить с остатками пренебрежения европейских этнографов к «туземцам». Положительным примером может послужить совсем недавно обнаруженная строго научная обработка зоологом, сравнительным анатомом В. А. Хахловым показаний нескольких казахов о «диком человеке» (ксы-гыик), встречающемся в южной части Тянь-Шаня. Этот материал — важный вклад в изучение проблемы «снежного человека».

Работая в 1907—1915 годах в Зайсане, у границ России и Китая, В. А. Хахлов обратил внимание на рассказы населения об этом существе. Сначала он, конечно, полагал, что «дикий человек» — миф. Затем оказалось, что «его видели, его ловили, он оставлял следы на песке, распространял запах, кричал, сопротивлялся, жил на привязи некоторое время».

Наконец В. А. Хахлов разыскал и прямых очевидцев, из которых один наблюдал на протяжении нескольких месяцев ежедневно пленную самку «дикого человека» на привязи, другой участвовал в поимке самца и т. д. Терпеливая и умелая опросная работа с этими очевидцами не только укрепила зоолога в убеждении, что «дикий человек» — не миф, а реальность, но дала возможность составить довольно подробное его биологическое описание. 1 июня 1914 года молодой ученый направил заявление в Российскую Академию Наук, в котором кратко сообщал о своих важных выводах и просил помощи для организации экспедиции в Центральную Азию за «первочеловеком азиатским», как он предположительно наименовал это существо.

В настоящее время заявление В. А. Хахлова разыскано в архиве Академии наук. Оно навсегда останется значительной вехой в историй научного спора о «снежном человеке». Ведь оно было послано за 40 лет до отправления первой английской экспедиции в Гималаи для поисков «снежного человека», за 45 лет до провозглашения существования цикла народных мифов о «диком человеке». Выводы В. А. Хахлова надолго опередили науку того времени. Его заявление осталось без последствий. Но значительная часть его полевых записей и зарисовок сохранилась, и ныне в упорядоченном виде предоставлена им в распоряжение специалистов.

Ниже будут изложены некоторые дополнительные данные, приведенные В. А. Хахловым в его второй сводке: «Что рассказывают казахи о «диком человеке».

Прежде всего, В. А. Хахлов неоспоримо установил, что эти существа — ни в коем случае не одичавшие современные люди. «Людьми» казахи называли их по той причине, что они держатся вертикально, передвигаются, как правило, на двух ногах, имеют внешнее сходство с людьми, но по существу рассматривали их как особый вид животных. Никто из очевидцев не наблюдал у «дикого человека» никаких проблесков речи или попыток как-либо объясниться.

Дальнейшее накопление наших знаний покажет, насколько велики эти «человеческие черты» в смысле строения тела, то есть анатомии и морфологии данного вида животных. Допустим, их окажется несколько больше, чем предполагал В. А. Хахлов. Но бесспорно, что речь идет все-таки не о человеке, а о своеобразном виде животных.

Утверждаем ли, однако, мы, биологи, изучающие «снежного человека», что это наше представление о нем, как о реально существующем (или недавно существовавшем) на земле виде живых существ, уже доказано? Нет, мы не имеем пока права утверждать этого категорически. Наше мнение пока еще надо называть научным предположением. Слишком мало еще имеется бесспорных вещественных данных о «снежном человеке». Как ни привлекательны выводы В. А. Хахлова, число опрошенных им очевидцев слишком невелико. Как ни ценна проверка разных сообщений при помощи великого оружия науки — сравнения, нужно дополнить ее строгой документированной проверкой хоть некоторых сообщений.

Иными словами, вопрос о существовании «снежного человека» все еще принадлежит к числу нерешенных вопросов современной науки. Возможно, впереди еще долгий путь проверки и борьбы двух гипотез.

Но бесспорно, что не смогут победить обе,— не будет двух открытий, будет какое-то одно из них. Торжество биологической точки зрения заставит признать, что весь фольклор о «диком человеке» является искаженным, фантастическим отражением реальности. Может быть, победят сторонники взгляда, что все сведения о «снежном человеке» — мифы? Пока надо снова и снова напоминать сторонникам этого взгляда, что изучение мифов — тоже наука. Они должны доказывать свою точку зрения строго научно, в соответствии с требованиями фольклористики.

Трудную, навряд ли научно разрешимую задачу берет на себя тот, кто говорит: все сообщения о «снежном человеке» — мифы. Но и нам, сторонникам биологической точки зрения, понадобится еще много настойчивого труда, много спокойного и непредвзятого изучения фактов, для того чтобы сделать ее неоспоримой.

В этой работе мы не одни. Вот, например, обнадеживающие слова профессора Пэй Вэнь-чуна со страниц газеты «Гуаньминь жибао» от 4 января. На конференции по палеоантропологии при Академии наук Китая, сообщает он, «были и ученые, сделавшие сообщения относительно некоторых новых материалов о «снежном человеке» в высокогорьях Тибета, в результате чего мы расширили свои представления о загадке «снежного человека», к которому приковано пристальное внимание всего мира»…