Могут ли дельфины говорить?

Статья написана Павлом Чайкой, главным редактором журнала «Познавайка». С 2013 года, с момента основания журнала Павел Чайка посвятил себя популяризации науки в Украине и мире. Основная цель, как журнала, так и этой статьи – объяснить сложные научные темы простым и доступным языком

Я вспоминаю субботний полдень, когда мы миллиметр за миллиметром перемещали электроды на обширном участке коры головного мозга дельфина. Для каждого перемещения требовалось от 15 минут до получаса! И, однако, за все это время дельфин не шелохнулся. Возможно, мы попали в одну из обширных «зон молчания», которая у человека располагается впереди, в лобных долях. «Зоны молчания» просто означают, что их стимуляция не вызывает немедленной нервной реакции. Некоторые из них исчезнут, по мере того как мы найдем новые способы стимулировать их, так как, вероятно, весь мозг каждого живого существа нормально является резонатором. Но в данный момент мы были поражены и считали, что либо наши электроды не действуют, либо этот дельфин — «природный идиот», у которого нет никаких реакций.

Наутро следующего дня я поспешил в лабораторию и подтолкнул электрод, который спустился на миллиметр ниже. Это немедленно дало результат, который никто никогда не отмечал ни на дельфине, ни на каком другом животном.

При очень слабом электрическом токе животное реагировало всякий раз на его усиление. Оно прыгало изо всех сил и начинало «петь», из его пасти вылетали всевозможные вздохи, гудение, ворчание и щелканье языкам.

Это был такой концерт, что я решил немедленно исполнить самую существенную часть программы: попытаться посмотреть, способно ли животное понять, что доставляет ему удовольствие, и не попытается ли оно само вызвать его.

Но прежде всего, действительно ли ему приятна эта электростимуляция мозга? Чтобы узнать это, я поспешно установил коммутатор, который дельфин мог ткнуть своим «клювом» (другое слово трудно подобрать, чтобы описать то, чем заканчивается его морда). В то время как я соединял его с системой, управляющей разрядкой электродов, я заметил, что дельфин следит за каждым моим движением. Едва лишь я укрепил управление коммутатором, дельфин прыгнул на него. Оказывается, он понял функцию механизма и толкнул управление, чтобы включить разряд.

Обнаруживалась ли у других дельфинов такая же почти незамедлительная реакция? Маленькая самка, на которой я испытывал эту систему, тоже реагировала быстро. Как только я показал ей, как пускать коммутатор, толкнув раз-два ее клювом рукоятку, она тотчас же поняла, что она таким образом включает ток. К несчастью, стимулы, которые она, таким образом, получила, ей не нравились. Она жалобно посвистывала и упрямилась, когда нужно было замыкать ток. Но по-своему она поняла механизм. С тех пор я работал с дюжиной различных дельфинов, все они сразу же понимали суть дела.

Один из моих подопытных издавал какие-то замысловатые звуки всякий раз, как ему не удавалось получить стимуляции. Получая ее, замолкал. Но почти тотчас же из его дыхала вырывался целый каскад звуков. На дыхательном отверстии дельфина был расположен микрофон с усилителем, который позволял услышать из любой точки лаборатории, в которой находится ванна, самый слабый звук. Я использовал стереофонический аппарат с двумя лентами: одна для записывания звуков, которые издает дельфин, а другая, чтобы диктовать мои наблюдения. Вскоре меня поразила удивительная вещь; вперемежку со щелканьем языка и быстрыми тявкающими звуками дельфин издавал какие-то звуки, которых я никогда не слышал из аквариума. Они были немного похожи на взрывы смеха. Тогда я вспомнил, что когда мы входили в лабораторию, один из нас смеялся.

В ходе последующих сеансов я попытался получить от этого способного животного в ответ на «электрическое вознаграждение» звуки определенной высоты, длительности и тональности. Я не считал, что это выше его сил. Но, прослушивая запись его голоса, я вскоре убедился, что дельфин особенно старается скопировать некоторые из научных выражений, которые я сам записывал на ленту, предназначенную для моих наблюдений. В его выборе не было никакого смысла, и имитация была сокращенная и грубая, но она поразила всех, кто ее слышал. Например, я говорил: «ТРР (средний показатель обучения путем повторений) равен сейчас 10 в секунду». Я произносил «ТРР» отчетливо, чтобы моя секретарша могла это записать. И тотчас на записывающей ленте дельфина слышали звук «ТРР», произнесенный с резким носовым акцентом, но вполне отчетливо. Так же, когда я сказал «133 минуты», дельфин попытался сказать «133» и споткнулся на слове «минуты», которое оказалось, несомненно, недоступным для его голосовых связок.

Можно себе представить, до какой степени нас потрясло это открытие: оно позволяет научить дельфинов отвечать на электрические стимуляции не только на их собственном языке, но включать в него некоторые звуки, издаваемые человеком. Увы! Многие из наших пансионеров этого времени умерли от эпилепсии. Мы чувствовали себя виноватыми в том, что не приняли нужных предосторожностей, но были вынуждены работать до некоторой степени вслепую. Если сейчас я считаю возможным подолгу «разговаривать» с дельфином, не опасаясь принести ему вред или переутомить его, то это благодаря жестокому опыту начального периода. Мы узнали, что нельзя помещать электроды вблизи от некоторых хрупких зон мозга: животное переносит разряд без всяких неприятных ощущений, но его мозг при этом страдает.

Один из дельфинов, с которыми я работал впоследствии, усложнил предложенную ему игру. Я научил его вздыхать, после чего он получал вознаграждение в виде разряда. Но когда вздох происходил на самой высокой ноте, я переставал его слышать, хотя еще видел сокращения «язычка» в дыхале на вершине половы. Я перестал вознаграждать его при вздохах, слишком высоких для моего слуха. После двух таких вздохов я услышал дельфина и должен был вознаградить его. С тех пор он никогда больше не «пел» на неслышимых для меня частотах. Он определил то, что доступно для моего слуха, и, как ученый в лаборатории, держался в пределах возможности опыта. Я уже не знал, кто из нас двоих над кем работает! Подобные случаи позволяют думать, что в наших попытках наладить с ними связь дельфины могут встретить нас на полдороге и помочь нам.

Я все время думал о максимально возможном ограничении применения электродов. Если животное реагирует непосредственно на звуки, произнесенные голосом или записанные на магнитофонной ленте, то зачем продолжать терзать его мозг? Но для такого обучения путем подражания с дельфинами нужно было обращаться как с настоящими младенцами. Каким образом ребенок обучается человеческой речи? При рождении мозг ребенка весит в среднем 400 граммов; в течение первого года жизни он удваивается, но должен достигнуть 1000 граммов, прежде чем ребенок научится сам издавать членораздельные звуки. В продолжение этого критического периода он находится буквально под обстрелом слов (и связанных со словами жестов) со стороны матери, отца и всех взрослых, которые его окружают. Его купают, одевают и раздевают, носят, кормят, и все это сопровождается соответствующими словами.

Таким образом, для того, чтобы решить, может ли у других видов животных развиться понятный для нас язык, нужно уделять им как можно больше внимания, нужно самим ухаживать за ними и кормить их. Ухаживать даже важнее, чем кормить: ловцы дельфинов и сторожа выставки, заинтересовавшиеся нашей работой, утверждали, что для успокоения пойманного дельфина ему нужен, возможно, более долгий непосредственный контакт с человеком. Они сами успокаивали перепуганных дельфинов, гладили и ласкали их — в этом заключается секрет дрессировки в солнечных аквариумах Мэринленда.

Итак, я решил по возможности отказаться от электрической стимуляции и довериться той склонности к человеку, которую проявляли мои очаровательные ученики. С тех пор я сам с помощью жены и детей кормлю своих питомцев и сам пересаживаю их из ванн в бассейны.

Один из моих новых питомцев сразу же выказал блестящие способности и стал «первым в классе». Мы назвали его Эльваром. Это был самец; он с первой же встречи попытался приспособиться к нашей области акустики. С помощью гидрофона мы прекрасно слышали его. Он подражал каждому слову, произнесенному нами, — сначала приблизительно, потом все тщательнее, можно сказать, аналитически. Задача трудная, так как гортань у дельфинов совсем не такая, как у нас, а количество воздуха, которое они могут заставить вибрировать, гораздо меньше.

Но Эльвар не отступал. Целыми днями он старался подогнать свое кряканье к скорости произносимых нами слов и связывать каждую ноту со слогом. Чтобы вознаградить Эльвара за его успехи, мы решили не оставлять его в одиночестве и дать ему супругу или хотя бы подругу игр. Приготовили большой бассейн и впустили к Эльвару дельфина-самку по имени Тольва.

Впервые в своей жизни Эльвар совершенно перестал обращать на нас внимание. Нашей единственной ролью в его глазах было кормить его. Мы могли наблюдать за дельфинами без помех, так как попросту не существовали для них.

Чтобы посмотреть, насколько их взаимная привязанность помешает обучению, мы разделили бассейн пополам деревянной перегородкой. Она была опрокинута и разломана ударами головы. Поставили другую перегородку, более прочную и сложную. Тогда оба начали душераздирающе стонать. В конце концов, пришлось устроить гигантскую ванну, в которой их можно было то разлучать, то соединять с помощью скользящей переборки. Благодаря такому компромиссу Эльвар и Тольва могли, не расставаясь надолго, раздельно «ходить в школу». Эльвар научил молодую самку большинству традиционных «игр», в которые он играл с нами: играм с кольцами, с мячами, с шестами. В то же время у обоих дельфинов выработался общий язык: грубые крики, упрекающие нас за разлуку, жалобные вздохи, когда они отделены друг от друга, воркование при встрече. Они разговаривали друг с другом через перегородку, как дети, которых заставили спать в разных комнатах. И даже при встрече они стонали и вздыхали строго по очереди: каждый давал другому время закончить свою «фразу».

Способность и даже склонность моих питомцев к учению никогда не ослабевает. Не жалея времени, принимая все предосторожности и проявляя максимум терпения — словом, уважая их свободу, нам удастся заставить их понимать что-нибудь из человеческого языка. Я уверен, что, в конце концов, они научатся сами произносить кое-какие простейшие элементы. А тогда можно надеяться на многое.

Это было бы великим благом для самого человечества. У дельфинов не было бы соперников в нахождении мест для ловли рыбы, они помогали бы в составлении карты морских течений. Быть может, когда-нибудь они будут приносить нам песок из величайших глубин океана или сообщать нам о капсулах ракет, упавших в море. Но важнее всего, по-моему, тот факт, что мы впервые ищем возможность контакта с другой породой живых существ.

Автор: Джон Лилли, перевод с английского.