У порога языка: как говорят шимпанзе

«Черный — песок — вода» — это вереница высказываний, которые мог бы сделать шимпанзе, указывая на пляж на Гавайских островах. Я понял бы его. Однако ребенок сказал бы: «Посмотри, песок рядом с водой черный». Он выражает убеждение, мнение. Его очень огорчило бы, если бы ему объяснили, что он жертва иллюзии, созданной нагреванием воздуха над покрытой асфальтом пристанью. Но было бы нелепо пытаться объяснить шимпанзе различие между предложениями: «Песок рядом с водой черный» и «Нагревание создает на асфальте иллюзию воды». К. Прибрам, «Языки мозга».

Это высказывание может повергнуть читателя в недоумение. Разве шимпанзе способен на что-либо подобное? Наше удивление здесь более чем оправданно. И все же перед нами абзац не из фантастического романа, а из серьезного научного труда, и автор его, американский нейропсихолог К. Прибрам, недалек от истины.

Возможно, он и преувеличил в какой-то мере те успехи, которых сегодня достигли некоторые индивидуумы шимпанзе, обучающиеся языку под руководством американских ученых из университетов штатов Невада и Оклахома. Однако исследования этих коллективов наводят на мысль, что недалек тот день, когда их мохнатые воспитанники смогут сказать: «Черный — песок — вода», указывая при этом на асфальтовый приморский мол. Сказать не словами, а жестами, пользуясь при этом знаками языка глухонемых.

Неоднократно высказывалась мысль, что шимпанзе стоит гораздо ближе к человеку, чем ко всем прочим приматам, включая гориллу, орангутанга и гиббона.

По мере того как ученые все глубже знакомятся с образом жизни шимпанзе, они обнаруживают множество черт сходства в поведении этой психически высокоразвитой обезьяны с поведением человека. По характеру общественного устройства шимпанзе заметно отличаются от всех прочих человекообразных обезьян. Это, несомненно, самые миролюбивые и общительные из всех наших собратьев.

Проводя всю жизнь в составе дружественного союза знакомых друг с другом животных, каждый его член должен, по-видимому, располагать разнообразными способами сигнализации, одни из которых служат для поддержания добрососедских отношений с себе подобными, а другие позволяют каждому индивидууму сохранять свой авторитет или противиться чрезмерным притязаниям со стороны более старших по рангу.

Нидерландский этолог Ян ван Хофф специально занялся изучением тех естественных средств сигнализации и коммуникации у шимпанзе, которые ответственны за формирование и поддержание упорядоченных общественных отношений в их группах.

Ян ван Хофф насчитал у шимпанзе около шестидесяти различных поз, телодвижений и звуков, которые используются этими животными в качестве коммуникативных сигналов.

К сожалению, эти простые подсчеты служат лишь для создания предельно упрощенной и огрубленной схемы тех сложнейших связей, которые существуют между отдельными сигналами. В действительности значение лишь немногих поз телодвижений и звуков может быть оценено наблюдателем сколько-нибудь однозначно.

Почти каждый из шестидесяти коммуникативных сигналов, систематизированных ван Хоффом в разное время выступает в разных качествах. В большинстве случаев можно говорить лишь о большей или меньшей вероятности использования того или иного выражения лица, того или иного звука как сигнала подчинения, угрозы или дружелюбия.

Сигнальные системы животных обладают еще одним общим и очень важным признаком. В отличие от символов человеческого языка, которые, как мы помним, дискретны, то есть отделены друг от друга несомненными «разрывами», коммуникативные сигналы животных (и шимпанзе в том числе) непрерывны, связаны друг с другом постепенными переходами. Именно поэтому разные исследователи, изучающие один и тот же вид животных, нередко насчитывают у него разное количество сигналов. И шимпанзе в этом смысле отнюдь не исключение.

Но если человек, наблюдающий за поведением шимпанзе, испытывает несомненные трудности в распознавании границ и значения отдельных коммуникативных сигналов у этих обезьян, то и сами они, вероятно, не в состоянии точно соотносить характер того или иного сигнала с его смысловым содержанием. Да в этом, по-видимому, и нет особой необходимости. Врожденные коммуникативные сигналы у животных, и у шимпанзе в том числе, отличаются от языковых высказываний человека очень большой неоднозначностью, в силу чего один и тот же сигнал в разных ситуациях может передавать совершенно различную информацию… Многие такие сигналы и не призваны служить средством трансляции каких-то конкретных сообщений и выполняют не смысловую (или семантическую), а так называемую фатическую функцию, суть которой просто в поддержании дружественных контактов между особями. Именно такую роль играет в нашем общении фраза вроде «Ну, как дела?», обращенная к малознакомому человеку.

Разумеется, врожденные оптические и звуковые сигналы вполне обеспечивают все чисто биологические функции шимпанзе. Однако наравне с врожденными сигналами, непроизвольно возникающими в определенных биологических ситуациях, у шимпанзе, оказывается, есть и совершенно иной тип связи, позволяющий им вполне намеренно сообщать друг другу сведения о размещении интересующих их вещей и даже об их качестве и количестве. Американский зоопсихолог Е. Мензел доказал это в серии очень интересных опытов, которые он проводил с группой из восьми молодых шимпанзе в возрасте четырех — шести лет.

Обезьян содержали в обширном огороженном загоне, а перед каждым опытом собирали в клетку, расположенную на периферии этого участка таким образом, чтобы из нее нельзя было видеть происходящее в загоне. Затем экспериментатор искусно прятал в случайно выбранной точке огороженной территории приманку, которую мы впредь будем называть «целью». После этого одного из шимпанзе (условно обозначаемого в качестве «лидера») подводили к тайнику и показывали ему спрятанное. Затем эту обезьяну возвращали в общую клетку, а цель тщательно маскировали травой и листьями. Спустя две минуты экспериментатор открывал дверь клетки, и все обезьяны выходили на территорию загона.

В первой серии опытов в качестве цели брали фрукты. Как только обезьян выпускали из клетки, они компактной группой направлялись вместе с лидером прямо к цели, следуя в большинстве случаев самым кратчайшим путем. При этом нельзя было сказать, что группа пассивно следует за лидером. Одна из самок, например, все время забегала вперед, то и дело оглядываясь на лидера, и начинала искать цель еще до того, как группа подходила к месту тайника. Достигнув его, все шимпанзе обнаруживали склад почти одновременно, и лидер доставал из него фрукты лишь на несколько секунд ранее своих партнеров. Было проделано 55 таких опытов, и каждый раз обезьяны находили тайник в течение двух-трех минут по выходе из клетки. Когда же среди них не было лидера, предварительно осведомленного о расположении тайника, шимпанзе бесцельно бродили по участку и случайно обнаружили спрятанные фрукты в одном из сорока шести опытов.

Затем Е. Мензел изменил условия эксперимента таким образом, что в нем теперь каждый раз участвовало по два лидера. Одному из них показывали фрукты, а другому — пустой «тайник». В этом случае шимпанзе неизменно следовали за первым лидером и игнорировали второго. Когда одному из лидеров показывали тайник с двумя бананами, а другому — с четырьмя, выпущенная из клетки группа устремлялась за вторым лидером. Правда, бывали и такие случаи, что оба лидера объединялись и посещали сначала богатый, а уже затем — бедный склад. Ставился еще и такой опыт: лидеру показывали тайник с фруктами, а прямо перед клеткой накалывали на вертикальный кол один-единственный плод. Здесь обезьяны могли вести себя по-разному. Иногда все они игнорировали видимую приманку и сообща направлялись вместе с лидером к тайнику. В иных случаях часть животных шла вместе с лидером, тогда как другие устремлялись к видимой приманке. В опытах с двумя лидерами, одному из которых было известно расположение тайника с фруктами, а другому — склада с овощами, шимпанзе предпочитали искать первый тайник.

Интересные результаты были получены Е. Мензелом, когда он прятал не съедобную приманку, а предмет, расцениваемый шимпанзе как источник опасности. Таковым служила обычно пластиковая фигура змеи или аллигатора. Все обезьяны шли вместе с лидером к месту, где был спрятан подобный макет, но, приблизившись, вели себя совершенно иначе, чем около тайника с фруктами. Они окружали «опасное» место, теснились вокруг него, бросали в его сторону прутики или же быстро касались тайника рукой, мгновенно ее отдергивая.

К каким же способам сигнализации прибегают шимпанзе в подобных случаях? Е. Мензел проделал свыше тысячи опытов, но лишь примерно в двухстах он заметил некоторые из тех шестидесяти сигналов, которые, по мнению ван Хоффа, слагают врожденный, стереотипный, характерный для этого вида «сигнальный код». В большинстве экспериментов ни сам Е. Мензел, ни его коллеги, весьма искушенные в тонкостях поведения шимпанзе, не смогли обнаружить у лидера каких-либо специфических звуков, жестов или изменений в мимике лица. Как полагает Е. Мензел, члены группы ориентируются на такие признаки поведения лидера, как направление его взгляда и какие-то тончайшие особенности его походки. Точно такими же изменениями в поведении окружающих людей можем легко руководствоваться и мы с вами, когда узнаем, например, о приближении к остановке автобуса или троллейбуса, не глядя в ту сторону, откуда он подходит.

Не все сказанное относится лишь к тем наиболее многочисленным опытам Е. Мензела, где роль лидера принадлежала достаточно взрослым и авторитетным обезьянам, которые были хорошо знакомы всем остальным и постоянно принимали участие в совместном дележе добычи и в общих трапезах группы. Если же исследователи доверяли тайник очень молодой обезьяне или только недавно помещенной в группу, то результат оказывался совершенно иным. Такая низкоранговая особь обычно не могла увлечь за собой своих собратьев, полагаясь лишь на их веру в то, что «лидер знает, что делает и куда идет».

Здесь уже вполне очевидным становилось желание обезьяны, осведомленной о местоположении тайника, увлечь за собой прочих членов группы. Видя полную их пассивность, недостаточно авторитетный лидер начинал проявлять явные признаки нетерпения. Он пятился назад, в сторону склада, манил других членов группы за собой движениями руки или головы, легонько шлепал ту или иную обезьяну по плечу, предлагая ей обхватить себя руками за талию и вместе двигаться к тайнику. Не встречая ответа, возбужденный «лидер» дотрагивался пальцами до рта других шимпанзе или просто хватал их за руку и начинал тянуть по направлению к спрятанным фруктам. Обычно все эти усилия не приводили к успеху, и тогда «лидер» впадал в истерику — он катался по земле, кричал и рвал на себе волосы. Видя такой поворот событий, безучастные дотоле шимпанзе бросались к расстроенному сородичу и начинали успокаивать его. После подобного эпизода желание лидера увлечь за собой остальных полностью пропадало, и склад с фруктами так и оставался ненайденным.

Все эти наблюдения интересны для нас в двух отношениях. Во-первых, становится очевидным, что шимпанзе могут вполне намеренно извещать своих ближних о чем-то, что в данный момент находится вне сферы видимости. В этом смысле мы обнаруживаем здесь некоторые зачатки тех свойств нашего языка, которые носят название «перемещаемости». Во-вторых, замечательно то, что для передачи сообщений об отсутствующих воочию явлениях внешнего мира шимпанзе пользуются сигналами, обладающими уже явными признаками иконического языка, то есть языка, состоящего из знаков, прямо уподобляемых изображаемому предмету или явлению. Приглашающие движения рук и головы, перемещение лидера в сторону тайника спиной вперед, со взглядом, обращенным к своим партнерам, а не к цели,— вот те простейшие способы проинформировать себе подобных о пространственных связях и отношениях между жизненно важными объектами и, вероятно, о степени их привлекательности или вредоносности. Е. Мензел считает, что такие способы коммуникации могут с лихвой обслужить все потребности шимпанзе, возникающие в сфере их довольно несложных (по сравнению с человеком) житейских интересов.

Шимпанзе попросту не нуждаются в последовательной символизации внешней реальности с помощью языка. Однако мы обнаруживаем у этих обезьян простейшие иконические знаки, и это — робкий довод в пользу существования у них языковых способностей. Собственно говоря, иначе и не должно быть. В эволюции ничто не возникает на голом месте. И если мы признаем, что человек некогда вырос из обезьяны, нам трудно отказать самому близкому из наших родственников в каких-то элементарных зачатках языкового поведения (а точнее, в потенциальной способности пользоваться знаками-символами). До конца шестидесятых годов прошлого века эта мысль могла казаться крамольной. Но вот в 1969 году в международном журнале «Science» появилась статья супругов Р. и Б. Гарднеров под названием «Обучение шимпанзе языку знаков», в которой было показано, что эти обезьяны действительно способны использовать знаки-символы в качестве средства общения с экспериментаторами.

Первым испытуемым в опытах Гарднеров стала рожденная в неволе самка по имени Уошо, которой было в то время всего 11 месяцев (мы помним, что в естественных условиях детеныши шимпанзе в этом возрасте еще полностью находятся под материнской опекой). Поставив своей задачей выявить в максимальной степени все интеллектуальные возможности шимпанзе, Гарднеры отталкивались от хорошо известного факта, что в человеческом обществе социальное, интеллектуальное и лингвистическое развитие ребенка теснейшим образом связаны между собой. Поэтому исследователи решили создать для Уошо такие условия существования, которые немногим отличались бы от условий жизни наших детей. В распоряжении Уошо было множество разнообразных игрушек, она постоянно имела возможность рассматривать картинки и иллюстрированные книжки, рисовать, пользоваться посудой и зубной щеткой. Жила Уошо в просторной комнате с удобной мебелью и ежедневно совершала длительные прогулки со своими учителями.

Сейчас мы совершенно точно знаем, что голосовой аппарат шимпанзе не приспособлен к членораздельной речи и что любая попытка научить этих обезьян говорить заранее обречена на провал. Но ведь есть и другие способы символического отражения действительности,— например, употребление зрительных символов, как мы видим это в жестовом языке глухонемых.

Гарднеры, начиная обучение Уошо, полагались на известную способность шимпанзе тонко распознавать картинки и похожие предметы. Одна из обезьян, например, нередко имевшая дело с зеркалом, хорошо знала свое лицо и могла отличить его изображение от фотографий других шимпанзе, в том числе — и своих родителей. Когда перед ней однажды поставили задачу разложить в две разные кучки изображения людей и животных, она положила свой портрет к «людям», поверх фотографии Элеоноры Рузвельт, а фотографию своего отца — вместе со слонами, лошадьми и носорогами. Другой шимпанзе научился различать 13 букв английского алфавита, которые давались ему в виде деревянных фигурок.

Успехи Уошо превзошли самые смелые надежды Гарднеров. Чуть больше, чем за три года обучения, шимпанзе научилась пользоваться в разговорах со своими воспитателями 132 знаками американского жестового языка и, кроме того, оказалась способной понимать несколько сот других знаков, с которыми ее собеседники обращались к ней. Первая стадия обучения обезьяны состояла в том, что ее различными способами заставляли связывать представление о том или ином предмете, о его качествах или о каких-либо действиях с «названиями» этих предметов и явлений, выраженных в жестовых знаках. Чтобы ускорить запоминание, воспитатель показывал Уошо предмет или действие, одновременно придавая рукам шимпанзе конфигурацию, соответствующую знаку в языке глухонемых. Например, Уошо показывали шляпу, а ее руку поднимали вверх и несколько раз прикасались ладонью обезьяны к ее макушке. Проходили дни, и наступал такой момент, когда при виде шляпы шимпанзе уже сам мог повторить жест похлопывания раскрытой ладонью по своему темени.

Целый ряд знаков обладал, подобно только что описанному, явными иконическими свойствами. Однако вскоре Уошо пришлось усваивать такие понятия, которые в принципе не могут быть представлены иконическими средствами пантомимы, и требуют для своего выражения типичных отвлеченных знаков-символов. Приведу в качестве примера описание нескольких жестов, усвоенных Уошо в самом начале обучения и предназначавшихся для обозначения глаголов и наречий, заучивание которых, как известно связано у маленьких детей (и, вероятно у шимпанзе) с большими трудностями, чем заучивание имен существительных. Знак «открыть» выглядит, в частности, так: кисти рук, обращенные ладонями вниз, сближаются вплотную, а затем раздвигаются в стороны, поворачиваясь ладонями вверх. Этот знак может казаться более или менее иконичным человеку, но, я думаю, не должен выглядеть таковым для обезьяны.

Знак для понятия «еще» из-за своей полной абстрактности вообще не может быть представлен в иконической форме — это чисто «договорный» жест. Он состоит в том, что концы пальцев обеих рук соединяются вместе (как правило, над головой), а затем кисти несколько раз разводятся в стороны и вновь возвращаются в исходное положение.

Интересно, что Уошо не смогла усвоить этот жест в его законченной форме и, сведя концы пальцев вместе, игнорировала их последующие ритмичные движения. В этом случае, как и во многих других, подобных ему, возможность заучивания сложного жеста требует, вероятно, развернутой языковой инструкции, которую Уошо, естественно, не в состоянии была получить.

По сути дела, нет ничего удивительного в том, что шимпанзе может научиться связывать тот или иной жест с соответствующим ему предметом или действием. Изощренные методы дрессировки животных позволяют получить и гораздо более эффективные результаты, в чем мы можем убедиться, присутствуя на цирковых представлениях. Замечательно здесь другое — а именно способы использования Уошо уже заученных ею знаков. Дело в том, что, усвоив тот или иной знак в обстановке некой конкретной ситуации, обезьяна начинает расширять (как говорят психологи, обобщать) его значение, вполне разумно пользуясь таким знаком в ситуациях, все менее и менее сходных с первоначальной. Например, знак «открыть, открой», обращенный к воспитателю, сначала выражал просьбу Уошо открыть крышку ящика с игрушками. Вскоре она стала пользоваться этим сигналом и в тех случаях, когда ей хотелось открыть запертую дверь.

Наконец, обезьяна самостоятельно научилась применять тот же знак, когда ей хотелось пить, и она сигнализировала тренеру, чтобы он «открыл» кран. Знак «пить, жидкость» (рука сжата в кулак, оттопыренный большой палец касается рта), первоначально относившийся только к питью воды, в дальнейшем стал использоваться Уошо для обозначения самых различных жидкостей: молока, сока, кофе, налитых в самые различные сосуды, а также для обозначения воды, текущей из крана, дождя за окном и так далее. Когда обезьяна, достигнув полуторалетнего возраста, стала переходить от употребления одиночных знаков к использованию «двухсловных» комбинаций (как это происходит и у детей примерно в том же возрасте), она вполне уместно стала употреблять звуки «открыть» и «пить» в сочетании с другими.

В результате родилось несколько новых, составных знаков, изобретенных самой Уошо. Однажды, когда шимпанзе со своим учителем Роджером Футсом каталась на лодке, она увидела лебедя и по собственному почину назвала его «водяной птицей» (просигналив последовательно знаки «пить жидкость» и «птица»). Чтобы получить лакомство, хранящееся в холодильнике, Уошо подходила к нему и воспроизводила подряд три знака: «открыть — ключ — пища».

Наш разговорный язык служит главным инструментом для классификации явлений окружающего мира. Все его многообразие дробится в языке на большое количество родовых понятий (например, «растения», «животные»,«мебель» и так далее), каждое из которых включает огромное число понятий видовых («дуб», «береза», «одуванчик» — среди растений, «курица», «тигр», «олень» — среди животных). Каждый новый для нас объект мы первым делом относим к тому или иному классу родовых понятий, а уже затем присваиваем ему собственное видовое название. Чтобы узнать, способны ли к такой языковой классификации шимпанзе, Р. Футе из центра по исследованию приматов при университете штата Оклахома провел специальные опыты с самкой по имени Люси. Она обучалась языку знаков по той же методике, что и Уошо, и в ходе эксперимента должна была дать название двадцати двум различным фруктам и овощам, пользуясь уже известными ей словами «фрукт», «овощ», «пища», «пить» (или «жидкость»), «запах» и т. д.

Результаты, достигнутые Люси, были весьма любопытны. Прежде всего, она делала явное различие между фруктами, которые обычно так и называла, и овощами, часто приписывая последним название «пища». Для обозначения того или иного сорта фруктов или овощей Люси комбинировала слова «фрукт» и «пища» с другими известными ей словами, рисующими характерные их свойства. Так, она называла арбуз словом «пить» или же комбинацией из двух слов: «пить — фрукт». Замороженная земляника носила у Люси такое же название, но однажды она назвала это лакомство «холодным фруктом». В отношении лимона чаще всего употреблялся знак «запах» (или «пахнуть»), и точно так же она нередко называла грейпфрут. Зерна злаков фигурировали в словаре Люси под названием «цветок — пища», а редиску она назвала однажды «кричать — больной пища», имея, очевидно, в виду острый вкус этого овоща.

Важно то, что Люси могла использовать для обозначения одного и того же объекта разные знаки. Например, персик обезьяна называла тремя разными способами: «это пища», «фрукт» и «пища — фрукт». Изюм получил следующие наименования: «пища — фрукт», «фрукт» и «пахучая пища». Точно так же другая самка, шимпанзе по имени Мойя, находившаяся под наблюдением Гарднеров, могла назвать свою любимую чашку или просто «чашкой», или словом «пить», или, наконец, при помощи двух жестов «красный — стекло». Это очень важное обстоятельство говорит о том, что шимпанзе используют словарный запас творчески.

Характерно, что шимпанзе Гарднеров и Футса редко заботятся о том, чтобы получить какое-либо вознаграждение за употребление ими заученных знаков. Именно поэтому обезьяны при случае пытаются общаться с помощью жестов не только со своими воспитателями, но и с другими шимпанзе. В своей книге «Обезьяны, человек и язык» американский писатель Ю. Линден так описывает попытки шимпанзе общаться друг с другом с помощью языка глухонемых. Посреди обширного пруда на территории центра по исследованию приматов сооружен искусственный остров, где постоянно живут четверо молодых шимпанзе — самки Уошо и Тельма и самцы Бруно и Буи (кстати, Буи перенес в раннем детстве операцию расщепления мозга). Остров оборудован телевизионной установкой, позволяющей постоянно наблюдать жизнь и взаимоотношения обитателей этой маленькой обезьяньей колонии.

Однажды, когда Бруно лакомился изюмом, к нему подошел Буи и просигналил на языке жестов «пощекочи Буи» (щекотать друг друга — это любимая забава шимпанзе при их играх со своими воспитателями). Ответ Бруно был не очень вразумительным и выглядел следующим образом: «Буи — моя — пища». Хотел ли Бруно сказать этим, что он просит оставить его в покое или что-то в том же духе? Здесь мы уже выходим за рамки объективных фактов и попадаем в область чисто субъективных домыслов. Так или иначе, Бруно продолжал поедать изюм, а Буи был вынужден ретироваться ни с чем.

Набор словесных этикеток, пусть даже весьма многочисленных, еще не составляет языка. Мы обмениваемся содержательными сообщениями не просто с помощью слов, объединенных в предложения. Значение предложения не простая сумма значений слов. Слова объединяются друг с другом в соответствии с определенными грамматическими правилами. Что же можно сказать о способностях шимпанзе к усвоению грамматики? Чтобы ответить на этот вопрос, Гарднеры и их последователи старались не обучать своих обезьян правилам комбинирования знаков, с тем, чтобы узнать, может ли шимпанзе по собственному почину составить грамматически правильную фразу из известных ему «слов» жестового языка.

Один из важных способов конструирования грамматически правильных фраз — расположение слов в определенном порядке друг относительно друга. Особенно важен порядок слов в так называемых аморфных языках, в которых отдельно взятое слово не обладает признаками грамматических категорий. Хорошим примером может служить английский язык, где одно и то же слово выступает в роли самых разных частей речи. Например, слово «circle» в одних предложениях обозначает существительное «круг», в других — прилагательное «круглый», в третьих — глагол «окружать», в четвертых — предлог или наречие — «вокруг». Естественно, что язык жестов построен скорее по аморфному типу, и отсюда очевидна максимальная важность порядка слов в грамматике этого языка.

Известный американский лингвист Дж. Гринберг изучил тридцать самых разных языков Европы, Азии, Африки и Америки и обнаружил, что все они обладают одним общим свойством. Дело в том, что всюду — будь то язык финнов, индейцев майя или гуарани, масаев или нубийцев, аборигенов Австралии или жителей Бирмы — говорящие на этих языках люди в утвердительных предложениях ставят имя или название субъекта действия перед названием объекта, над которым это действие производится. Типичным примером может служить наша фраза «Кошка поймала мышь». Обратный порядок слов, при котором объект действия предшествует субъекту, в большинстве языков практически не встречается.

Интересно, что маленькие дети, впервые начинающие переходить от однословных высказываний (голофраз) к употреблению двух словных и трехсловных конструкций, также в большинстве случаев ставят имя субъекта действия перед названием объекта. Хотя дети могут допускать ошибки, уклоняясь от указанного порядка слов, но, тем не менее, мы намного чаще можем ожидать от двухлетнего ребенка фразы «Собака — кусай — кошка», по сравнению с фразой «Кошка — кусай — собака». Когда Гарднеры проанализировали порядок слов и в 158 двухсловных и трехсловных «высказываниях» Уошо, сделанных ею на третьем году ее жизни, оказалось, что большинство из них построено по тому же принципу, что и подобные же высказывания у начинающего говорить ребенка. Подобно маленьким детям, Уошо в 105 случаях из 158 ставила свое имя (равно как и местоимения «мне», «меня») на второе место после имени своего собеседника или воспитатателя, расценивая себя, таким образом, в качестве объекта действия (например, во фразах «Ты — щекотать — Уошо», «Роджер — щекотать — меня» и т. д.).

Важнейшим признаком знания грамматики является также умение строить правильно ответ на вопрос. Это свойство развивается у ребенка не сразу. Так, все английские дети в возрасте от двух до двух с половиной лет легко отвечают на вопросы «где?» и «что?», и большинство из них могут с успехом справляться с ответами на вопросы «кто?» и «чей?» (или «чье?»). Однако у двухлетнего ребенка вызывает явные трудности необходимость отвечать на вопросы «что делает?», «почему?», «как?» и «когда?». Что касается Уошо, то она в возрасте пяти лет давала правильные ответы на двенадцать типов вопросов, в том числе на вопросы «кто?», «что?», «где?» и «чей?». Таким образом, лингвистическое развитие обезьян к этому времени было в известном смысле сопоставимо с языковой компетенцией двухлетнего ребенка.

Надо сказать, что успехи Уошо не выявляют, вероятно, всех языковых способностей шимпанзе. Лингвистическое развитие обезьяны было отчасти замедленно из-за того, что она приступила к обучению сравнительно поздно, почти в годовалом возрасте. После этого Гарднеры обучали по той же методике еще четырех шимпанзе (самок Мойю и Тату и самцов Пили и Дара), которые попали в руки исследователей в первые дни после своего рождения и вскоре начали делать начальные шаги по тернистому пути усвоения жестового языка. Эти обезьяны в возрасте двух лет лишь немного уступали по объему своего словаря двухлетним английским детям. Здесь уместно сказать, что по наблюдениям Гарднеров и Р. Футса, не все питомцы оказываются одинаково способными к языку.

Эксперименты ученых из университетов Невады и Оклахомы продолжаются и сегодня. Но очевидно одно — шимпанзе, несомненно, оказались способными к элементарной символизации окружающей их среды, продемонстрировав бесспорные способности к языковому обучению. Разумеется, возможности этих высших обезьян в усвоении языка знаков достаточно ограниченны. Сами Гарднеры неоднократно подчеркивали мысль, что жестовый язык их питомцев весьма далек от настоящего языка знаков, используемого глухонемыми, — это своего рода «жестовый лепет», очень похожий на тот первичный, еще неразвитый язык, которым пользуются глухонемые дети. Эксперименты Гарднеров и Р. Футса. несомненно, дадут нам еще немало нового для понимания того, какими могли быть самые первые истоки становления человеческого языка на заре нашей эволюции.

Автор: Е. Панов, кандидат биологических наук.